— Я, что, похож на провидца?
— Иногда, когда сердишься.
— Спасибо.
— Да не за что. Значит, полдня гуляешь? Я в Язевку собиралась, компанию не составишь?
Я прижал руки к груди:
— Василиса Андревна! Простите слугу свого многогрешного, ибо негоже ему воротить нос от таких предложений, но — не могу, ибо занят по самое это вот! — я показал. — Меня завтра будут есть дикие звери, заклёвывать птицы, надо мной будут петь песни гарпии, меня будут очаровывать гоблины, моими мозгами по очереди отобедают представители не менее десяти вымирающих видов — а вы хотите обречь вашего недостойного, десятикратно отверженного героя на смерть от невежества без возможности уделить хотя бы минуточку на цели самообразования, чтоб, к примеру, узнать, какие именно твари будут мною закусывать?
Мы посмеялись опять.
— Максим, а если серьёзно? Ты ж всё равно пока ничего не знаешь, — Василиса надулась. — Будешь ждать у моря погоды?
— Василис, я бы с радостью, — начал оправдываться я. — Но у меня в самом деле целая куча работы. Мне надо создать персонажа и ещё разузнать про...
Глаза Василисы сверкнули: только что она сидела спиной ко мне, обиженно уставившись на дверь, как вдруг её локти бухнулись на столешницу с такой силой, что я едва успел выхватить из-под них свой листок, а наши глаза оказались на одном уровне.
— Персонажа? Ты что, в фэнтезятину едешь?!
— Ой, Василиса... — я покачал головой, чтобы как можно полнее изобразить, насколько опечален по этому поводу. — Я, честное слово, лучше бы в Язевке проторчал это время.
— Ты что! Там так классно!!! Везёт же тебе! — Василиса пялилась на меня так, будто бы не понимала, почему я до сих пор не взорвался от радости. — Я там была, там столько всего понаделали! Гоблины, зомби, вампиры, вервольфы, скелеты, драконы... — она осеклась. — Я тебя сейчас не очень обрадовала, да?
Я сделал мученическое лицо.
— Да ладно, расслабься! — Василиса дала мне тумака и выпрямилась во весь рост — зрелище, надо сказать, впечатляющее. — Развеешься, отдохнёшь... А что, там своих-то волшебников нету?
— Артамоныч сказал, что есть, поэтому я и поеду, — со вздохом процитировал я.
— Да-а, значит, знатно ты его разозлил, — хихикнула Василиса, так и стреляя глазами. — И что, он совсем-совсем ничего не сказал?
— Ну, почему — не сказал? Заранее посмеялся, что персонаж мой не выйдет.
— Ну, не принимай близко к сердцу, — девушка улыбнулась. — Я туда тоже эльфийкой хотела — до сих пор как вспомню, так уши болят.
Я решил не уточнять, шутит она или серьёзно.
— Ладно, ладно, не дуйся, — книжный шкаф вновь застонал, когда к нему привалилась высокая девушка в синем сарафане. — Раз так, то скажу тебе то, что должна была, верней, не должна — Артамонович у меня уточнил по секрету, чтоб я тебе не сказала, — наверное, думал, что я сразу к тебе побегу, поэтому я принципиально говорить бы не стала, но раз он это специально подстроил, то я всё ж скажу, чтоб ему же назло... — увидев панику на моём лице, она улыбнулась. — Да нет, ничего конкретного он мне не говорил, он просто спросил, не помню ли я, имел ли ты дело когда-нибудь с политеизмом, а я сказала, что лишь один раз — и то в зрелом возрасте. Вот. Только тебе я этого, конечно, не говорила! — быстро добавила она, будто её только что уличили в служебном подлоге.
Я вздохнул:
— И как это относится к делу, он, конечно же, не сказал?
— Бёдра — широкие, бюст — третий! — повторила Васевна прежнюю шутку. Я скорчил гримасу. — Ну, конечно же, нет, ты ж его знаешь!
— Угу, — кивнул я. — Спасибо на этом.
Василиса отлипла от шкафа — тот снова с кряхтением оплыл, словно став ниже — и пошла к выходу, но от двери обернулась:
— Да, кстати, тебе привет от Гертруды.
— Она что, вернулась?
— А ты думаешь, отчего кавардак был?! А-а, ты ж болел!.. Да, тут история приключилась, старик всех грозился уволить, если не разберёмся, а потом оказалось, что это свои же, — девушка издала неопределённый свистящий звук. — Спроси лучше Пека, тебе понравится.
— Хорошо, — я улыбнулся. — Ей тоже привет, ты ж её встретишь?
— А она, что, предупреждает?! — Василиса смеялась каким-то своим мыслям. — Ладно, сиди уж, а то мне пора.
— Василиса! — воззвал я так жалостливо, как только мог.
— Чего тебе?
Я изобразил гримасу ребёнка, которому никогда в жизни не доводилось поиграть хотя бы в одну-единственную игрушку, но который при этом скромен настолько, что просит всего лишь разрешения постоять хоть минуточку перед витриной игрушечного магазина, и всё так же жалостливо произнёс: