Как ни странно, она его поняла правильно, и всего через пару минут заработала «жужжащая машинка», выдав майору список домов с указанием улиц. Своей длиной список неприятно удивил. Нежный не ожидал, что в небольшом городишке найдётся столько длинных улиц. Будь их хотя бы в пределах десятка, он бы сам всё проверил, но таких нашлось больше полусотни, и в основном на окраинах, в частном секторе.
Один из экспертов с решительным видом подошёл к нему, и Нежный обрадовался первым результатам. Впрочем, сразу же выяснилось, что радость преждевременна.
— Слушай, Нежный, что это за тетрадочка? — поинтересовался эксперт возмущённым тоном.
— Это конспект одного студента, — пояснил майор. — А что?
— А то! На хрена ты её нам принёс? Что ты хочешь, чтоб мы с ней сделали? Определили химический состав бумаги, обложки и чернил от шариковой ручки? Это на неделю работы! А может, «пальчики» с неё снять? Побойся Бога! Здесь девяносто шесть листов, правда, несколько из них вырваны. Листов, а не страниц! У каждого листа — две стороны, не забыл? Плюс обложка! Знаешь, когда мы закончим?
— Погоди. Конспект я принёс только для того, чтобы сравнить почерк — тут и в письме.
— Почерк? Кто это тебе сделает? Графолога в дежурной смене нет. Жди утра.
— Я всё объяснил твоему коллеге, он кивнул, вроде всё понял и согласился.
— Это же Вадик! Нежный, ты что, первый день здесь работаешь? Он всегда кивает. Непрерывно. Кстати, ты бы не мог пойти часок погулять? Понимаешь, твоё присутствие нервирует персонал.
— Если вас не нервировать, вы работать не будете. Может, Вадика я как следует и не знаю, но вас всех, в общем и целом, вижу насквозь.
— Здесь, между прочим, посторонним находиться нельзя.
— Все претензии — к шефу!
Эксперт удалился, что-то злобно бормоча себе под нос, но вскоре подошёл его коллега.
— Снял все «пальчики» с письма, — доложил он. — Очень много отпечатков подсудимого. Судя по ним, писал именно он. Кроме него, бумагу держали в руках потерпевшая и тот, кого называют Хоттабычем. Ну, и родители этого парня, но ты сказал на их следы внимания не обращать. Есть крошечные фрагменты ещё чьих-то отпечатков, но по ним идентификацию не провести. Я даже не смог понять, сколько их было. От одного до трёх.
— Ожидаемо. Можно определить, в каком порядке фигуранты её трогали?
— В общем, да. В какой-то мере. Неопознанные были первыми, родители — последними. Потерпевшая — после подсудимого. Хоттабыч — и до, и после их обоих. Не исключается, что и между ними встрял, но доказательств этому нет. И всё. А письмо я вернул химикам. Кстати, если интересно, в тексте зашифрована матерная фраза.
— Спасибо, неинтересно.
Эксперт-химик тоже не заставил себя долго ждать.
— Почти ничего особенного не обнаружил, — хитро сверкнув очками, сообщил он. — С чего начать?
— На твой выбор, — Нежный хотел спать, и ему на самом деле было безразлично.
— Текст письма содержит нецензурное обращение к женщине.
— Спасибо, мне уже доложили.
— Ладно, тогда сначала рутина. Бумага стандартная, по всем параметрам идентична той, что ты приносил вчера.
— Я давал только пальчики с неё снять.
— Да, знаю. Я сейчас на неё внимательно посмотрел, для сравнения. Нельзя стопроцентно утверждать, что бумага из одной партии, но практически можешь считать, что это так. А шариковая ручка, которой на ней писали, китайского производства. По крайней мере, стержень с пастой.
— Производителя бумаги не назовёшь?
— Нет. Говорю же, стандарт. Хоть Финляндия может быть, хоть Канада с Австралией. Может, по каким-то микропримесям что-то и можно определить, но не у нас. Зато могу сказать, что изготовлена она не раньше прошлого года.
— Мне это ничего не даёт. Что ты ещё раскопал? Давай, не тяни. Я по твоей наглой роже вижу — что-то есть.
— Попробовал проанализировать потожировые выделения с отпечатков.
— И что?
— Нашёл кое-что. Хоттабыч и его компания прикасались к бумаге вблизи открытого огня. Остальные — нет. Следы копоти в их отпечатках отлично просматриваются. Тогда я проверил на предмет копоти саму бумагу. Результат положительный. Она долго находилась в помещении, где что-то горело.
— Ты говоришь обо всей бумаге или только о письме?
— Обо всей. В смысле, копоть на письме и на некоторых кусочках, которые ты притащил вчера. На остальных — нет. Надо полагать, бумага лежала в стопке, и всё принял на себя верхний лист. На остальных — слабые следы копоти по краям.
— Понятно. Что там горело и коптило, можно определить?
— Не в нашей лаборатории. Я бы предположил, что какое-то дерево.
— Печка с дровами?
— Скорее, камин. Но утверждать не возьмусь. Самое интересное не это.
— Я до сих пор не потерял надежды, что до утра ты мне всё расскажешь.
— Расскажу, не бойся. Нежный, ты никогда не задумывался, почему лист бумаги имеет прямоугольную форму?
— Нет. Тем более, доводилось мне видать и круглые листы.
— Открою тебе большой секрет. Его знают только эксперты-химики, а сейчас узнаешь и ты. Бумага имеет такую или сякую форму, потому что её так порезали.
— К чему ты ведёшь? — тяжко вздохнул Нежный.
— Бумагу резали. Край листа так и называется — «обрез».
— А я думал, что обрез — это ружьё с отпиленным стволом или член еврея. Какая мне разница, как называется край листа? Что ты обнаружил?
— Когда бумагу режут, на ней остаются микроскопические следы режущего инструмента. Мы не можем их толком проанализировать, но легко обнаруживаем.
— Ну, и чем вырезан лист бумаги, на котором написано письмо?
— Стальным ножом. Промышленным, разумеется. На обрезе остались атомы железа.
— Железо? Не сталь?
— Нежный, ты тёмный, как три подвала. Атомов стали не существует. Сталь состоит из железа и чего-то там ещё. Железо я и обнаружил.
— Может, я и тёмный. А ты — темнишь! И я не понимаю, зачем.
— Ты вчера принёс сюда резаную бумагу, верно?
— Да, — терпеливо подтвердил майор. — Ты уже это несколько раз говорил.
— А чем она резаная?
— Мне откуда знать? Ты определил? Чем?
— Определил. Ничем. Если не считать тех краёв, которые остались от первоначального листа. Структура бумаги на обрезе самая обычная, но никаких посторонних примесей по краям нет. Как будто её так аккуратно порвали. Или разрезали мономолекулярной нитью. Это такая нить, или леска, настолько тонкая и прочная, что режет абсолютно всё и не оставляет никаких следов.
— Порвали так ровно? Это бред!
— Согласен. Тем более, структура бумаги у края соответствует разрезанию, а не разрыву.
— А эта твоя нить или леска, часом, не из фантастики? Читал я что-то в детстве на эту тему.
— Вот и я тоже читал. А если хочешь чего-то более реалистического, могу и это предложить. Но тебе не понравится.
— Давай, я уже ко всему готов, — махнул рукой Нежный.
— Когда я не нашёл следов инструмента, то предположил, что атомы материала, из которого его сделали, уже присутствуют в бумаге. Поэтому небольшая добавка незаметна. Прежде всего пришла в голову идея, что ножницы сами были бумажными. Но нет. Резали чем-то очень острым и прочным. Да и не представляю я себе бумажных ножниц.
— А какие ты себе представляешь?
— Углеродные. В смысле, алмазные. Не смейся. В обычном дешёвом стеклорезе тоже есть алмаз. Я же не о бриллиантах говорю. Если с алмазного инструмента микрочастицы перейдут на бумагу, я их не замечу. В ней тоже полно углерода. Но это был не стеклорез или что-то подобное. Он, понимаешь, не режет, а царапает. Под микроскопом разница чётко видна, поверь мне. Я ещё промерил, насколько прямые линии реза, и знаешь, что обнаружил?
— Идеально прямые?
— Хрен там! Совсем нет. Но на всех листах абсолютно одинаковые. Значит, листы резались одновременно.
— Снова бред. Их использовали в разное время, а какой смысл нарезать впрок?
— Ты прав. Я неточно выразился. Одновременно резали каждую партию бумаги.