— Троими клянусь, не распознал! — Сбледнул с лица староста. — Мало ли обозов сейчас до Вилича идут. Осень чай. Расторговаться людишки спешат. А как знак, значитса, храмовой узрели, так сразу открывать кинулись! Сами же видели! Мы Троих чтим! И пятину им платим, как положено!
— Что Троих чтите — это хорошо, — согласился десятник, не спуская глаз со старосты. — Да только, помнится, господине князь указ уж года три как подписал, о том, чтобы все караваны привечать и всяческую помощь им оказывать. Аль воля его для тебя ничего уже не значит, старик?
Что ты господине десятник! — Ещё больше заюлил староста. — Лишний попутал! Спужались мы! Стая то огромная. Всю деревню вырезать могли. А кто тогда налоги в казну княжью платить будет? — Начал канючить он. — С меня же за недоимки спросят! И Айхи с ними, с недошлёпками этими, — сплюнул он в нашу сторону. — Я из-за этих нерюхов и вас, как следует, приветить не успел! Щас живо стол накроем! Спасение ваше чудесное отметим! Вар у меня крепкий! Самолично настаивал! И воям вашим поднесём! Как полагается!
Староста проворно утянул десятника за собой. Начали расходиться и остальные: возницы засуетились возле взмыленных, еле стоящих на ногах, быков, ратники потянулись вслед за десятником, мужики, почёсывая бороды, разбрелись по своим делам и только молодёжь, вскарабкавшись на бревенчатый настил, возвышающийся над воротами, продолжала азартно пускать стрелы в подвывающую стаю.
— И не жалко им балбесам стрелы портить, — прогундел, подсаживаясь к нам, Марк. — Они же грошей стоят.
Рядом встал, неразлучный с ним, Лузга.
— Да ты присмотрись. Они же без наконечников, — ответил, все ещё, мрачный Гонда, потирая рукой правую, начавшую вспухать часть лица. — Учатся. А палок ещё настругают.
— Сильно тебе перепало? — Посочувствовал я. — Из-за меня всё.
— Да ничего, — оскалился мой друг. — Вскользь прошло. Я, в последний момент, головой мотнуть успел.
— И хорошо, что успел, а то зашиб бы. Удар у меня дюже крепкий.
Я обернулся на, раздавшийся за спиной, голос. Рядом стоял бородач, что закрывал ворота и добродушно нам улыбался, ощерившись, недостающим пары зубов, ртом.
— А ты сам виноват, — обратился он к Гонде. — Неча под горячую руку лезть. Мог бы и зашибить. — И повернувшись ко мне, с хитрым прищуром спросил. — Вы чай не родичи случаем? Уж больно он для тебя расстарался. Сначала воя уломал стрелу арбалетную в волколака метнуть. Тот шибко не хотел. Стрела то денежку стоит. Потом ко мне, значитса, под руку сунулся.
— Мы даже не с одной деревни, — пожал плечами я, с благодарностью оглянувшись на Гонду.
— О как, — удивлённо вскинул брови щербатый. — Так что же он шебуршился тогда? Аль должок у тебя перед ним, какой?
— Нет за мной никаких долгов, — отрезал, было, я, но спохватившись, добавил, вновь взглянув в сторону Гонды. — Хотя нет. Теперь-то как раз должок за мной есть. И преизрядный!
И отвернулся, не желая продолжать разговор. Если бы не Гонда, эта сволочь ворота у меня перед самым носом прикрыла бы. И волки, сейчас, уже косточки бы обгладывали, как у Силантия. Мысль о Силантии резанула неожиданной болью. Вот вроде и гад хороший был и меня чуть под монастырь, то бишь под храм, не подвёл, а всё же знакомый человек. Много ли у меня их в этом мире? Мда…
— А что же тогда так суетился то? — Не желал успокаиваться, между тем, мужик. — В чём интерес то был? Не за так же?
— Подружились мы в дороге, вот и помог! — Разозлился Гонда. — Тебе то, что за печаль?
— Ты лучше дядька скажи, где тут изба гостевая, нам под ночлег отведённая? — Встрял в разговор Лузга. — Притомились мы в дороге. А тут ты со своими расспросами.
— И харч занести не забудьте! — Оживился Марк. — Раз сами на обед не попали, то хоть поужинаем.
— Я за тем и подошёл. — Мужик почесал голову. — Никодиму, теперича, не до вас пока. Вряд десятника обласкать, да отцу-послушнику угодить. Вот меня и послал. Пошли, что ли?
Глава 4
Дом, выделенный старостой, нам для ночлега, энтузиазма не внушал. Собственно говоря, его и домом то можно было назвать с большой натяжкой. Тут, как я уже заметил, вообще жилые постройки не впечатляют: низкие, прижимистые, так и льнущие к земле своими покрытыми соломой крышами. Но всё, как говорится, познаётся в сравнении. Мда… Когда щербатый, после нескольких минут усердного топтания по грязи, с гордостью, показал нам на эту халупу, я вначале подумал, что он шутит. Но тот мои сомнения быстро развеял.
— Ну вот, значитса, вам и хата для ночлега. — Наш проводник привычно огладил бороду и гостеприимно махнул рукой, в сторону полуразвалившегося сарая. Хотя, пожалуй, насчёт сарая я погорячился немного. Не всякий сарай построен из тонких, не обструганных, жердин, неплотно подогнанных друг к другу. Чтобы как-то залатать образовавшиеся щели, всё это было замазано глиной, но, то ли глина была плохая, то ли замазывали, как придётся, но эта самодельная штукатурка зияла внушительными прорехами. Хотя может оно и к лучшему. Хоть немного светлее будет. Окон, незадачливые строители данного архитектурного сооружения, почему то не предусмотрели совсем. Довершала картину полуразвалившаяся крыша, накрытая подобием полуистлевшей дранки, до сих пор, каким-то чудом, не развалившейся в труху.
Я даже растерялся немного. Он что издевается или это, у местных, шутка такая? Да я бы хлев для свиней, получше обустроил! Собственно что-то в этом роде я и хотел, уже было, высказать обнаглевшему селянину. Вот только реакция моих спутников остановила. Молча, словно такой ночлег, тут был в порядке вещей, Лузга, а следом за ним и Марк, прошли к дому, и немилосердно скрипнув, давно не смазанной дверью, вошли вовнутрь. Мда… Похоже, не шутил щербатый, притащив нас сюда. Определённо не шутил.
— Пошли. Чего встал? — Грубовато ткнул меня кулаком Гонда, кивнув в сторону развалюхи. Решив отложить претензии до лучших времён (Гонде виднее, когда можно права качать, а когда в две дырочки посапывать), я тоже вошёл в дом. Внутренний интерьер помещения, не пожелав приятно разочаровать, вполне соответствовал внешнему виду сооружения.
Мебели в избе не было. Вообще. К одной из стен скорбно привалилась маленькая скособоченная печка, без дымохода. Рядом с ней лежала жалкая кучка тонюсеньких дров, в два-три пальца толщиной. В противоположном углу, прямо на земляном полу, валялось с десяток грубо набитых соломой тюфяков, донельзя грязных и, похоже, являвшихся местным аналогом постели. Импровизированные окна, коими являлись многочисленные щели, почти не пропускали света и, если снаружи, только начинало смеркаться, то тут уже было довольно темно. Сильно пахло перепрелым сеном и чем-то ещё, значительно менее приятным. Спартанская, в общем, обстановочка. Ликург был бы доволен. Впрочем, моих спутников это не сильно смущало и, скинув с плеч опостылевшие за день мешки, они уже по-хозяйски оглядывали наше временное пристанище. На мгновение стало ещё темней и в сарай, следом за мной, вошёл щербатый.
— Какой-то неповоротливый твой дружок, — дружелюбно обратился он к Гонде. — То от волколаков убегая, еле ноги передвигает, то у хаты замер, как будто берыгу перед собой увидел. Зря ты взялся ему помогать. Во-первых, намучаешься весь, а во-вторых, без пользы всё это. Такие квёлые долго не живут. Не схарчат, так башку оторвут али ещё чего. — Мужик усмехнулся и укоризненно покачал головой. — Да ещё и без корысти. Виданное ли дело?!
— То дело моё, — нехорошо ощерился Гонда. — Ты лучше скажи, почто дров так мало? Да и где вы эти ветки взяли? Кустики у забора порубили, что ли?
— Не Гонда. Это осиновые чурки, — флегматично заметил Марк. Он уже вытащил из кучи один из тюфяков и, подтащив поближе к печке, начал на нём устраиваться. — Они и прогорают быстро, и жару почти не дают.
— Тут дров и на час не хватит! — Зло поддержал Гонду Лузга. — А ночи сейчас уже холодные. Чай осень, не лето!
— Да мы сами такими топим, — забегал глазками щербатый. — Лес то далече, а там волколаков полно. Сами же ели ноги унесли!
— Ты мне зубы не заговаривай. — Гонда был непреклонен. — Волколаки днём обычно на людей не кидаются, тем более осенью, когда дичи много. Спугнул их кто-то более страшный или нечисть, какая зашевелилась. По обычаю, вы должны дров выложить, чтоб до утра хватило. Или мне до Невродна дойти? Он как раз до вашей деревни зол!