Мэт был весь в напряжении, по лбу струился пот, но пелена волшебства плотно окутала его. Он расслабился и тряхнул головой.
— Герцог все-таки наложил охранный заговор на подземелье.
— А ты его не можешь разрушить?
— Так, давлй-ка я попытаюсь сделать что-то получше:
И снова колдовские силы начали давить на пего, дергая нервы, заставляя подниматься волосы дыбом, но чувство напряжения теперь было сильнее, и он ощущал его физически. Классические стихи действовали лучше, чем поэзия XX века, даже в его талантливой обработке, но все равно недостаточно хорошо.
— А ты не мог бы передвинуть нас куда-нибудь подальше?
Мэт помотал головой:
— Заговор очень сильный. Никакой логики, как во сне... Это делал не любитель. Или сам герцог гораздо более сильный колдун, чем я думал, или на него работает профессионал высокого класса.
— Профессионал? Кто это?
— Я по крайней мере просто профессионал, который пытается вытащить нас отсюда. — Мэт нахмурился и сделал очередную попытку,
И снова колдовская паутина нависла вокруг него, но теперь не так плотно. Все мускулы были напряжены, пока его заклинание боролось с заклинанием герцога. Потом что-то как будто пронзило Мэта, и напряжение внезапно исчезло, было такое ощущение, что в воздухе даже раздался хлопок. Тело Мэта сразу ослабло, и, уже поняв, что проиграл, он начал оглядываться вокруг. Они по-прежнему находились в темнице.
— Ну вот, ничего не случилось, — заметил страшно расстроенный Фадекорт. — Наверное, заклинание герцога тебе не по зубам.
— Но я мог бы поклясться, что разрушил его! — запротестовал Мэт. — Я почувствовал, как какая-то внешняя, другая сила прошла через меня! Мы сладили с ним, с его заклинанием! Мы разрушили его!
— Но мы все еще здесь, — заметил Фадекорт.
— Это точно, мы здесь. — Мэт нахмурился, посмотрел на циклопа. Внезапное озарение вспыхнуло в мозгу. — Так ведь я же ничего не сказал, чтобы нас отсюда вытащить! Я же только говорил, что мы пытаемся!
За дверью раздалось кудахтанье. Мэт уставился на Фадекорта, по спине побежали мурашки.
Фадекорт оглянулся назад.
— Либо это курица, у которой весьма странное представление об уютном насесте, — заметил Мэт, — либо у нас появился неожиданный компаньон.
Фадекорт пристально посмотрел на дверь.
— Смотри-ка! Откуда здесь свет?
Мэт уставился на тусклый свет, проникавший в камеру через зарешеченное окно, слышно было, как кто-то приглушенно разговаривает за дверью. Мэт медленно пересек темницу и заглянул в дверное окошко. Огонь освещал лишь незначительное пространство, а то, что он увидел, не назовешь камерой, потому что там нет стен. Мэт мог бы поклясться, что помещение перед их камерой не более футов двух, но теперь оно гораздо больше, и стены терялись с тени.
Вокруг костра стояли три старые женщины, по крайней мере Мэт предположил, что это были женщины. Похоже, они обсуждали его будущее, а может, это было уже его прошлое?
— У тебя еще остались нитки на веретене, Клото? — спросила одна, держа линейку в руке.
— Да, — послышался ответ Клото. — Я могла бы удлинить его жизнь или дать ему другую.
— Что? Две жизни одному человеку?
Сестра, стоявшая посередине, вздрогнула:
— Это бывало редко, и все же я знавала в старые времена магов, которым удавалось добиться такого. И сейчас есть такие умельцы-колдуны, некоторые из них накрутили нити своих жизней в невероятно длинные витки...
— Но я их тем не менее обрезала, — мрачно заметила третья женщина, — обрезала в конце концов, не так ли, Лахесис?
— Ты сделала это, сестра Атропос, но показала-то тебе я, где их нити должны оборваться. А они даже и не знали, когда придет их конец.
— Точно, и сделала ты это здорово! А ведь они могли бы обмануть саму Смерть.
Мэт задрожал. Похоже, эти три старые карги не шутили.
— Хотя для мага, который придерживается прямого пути, такой обман не проходит. А этот еще и такой молоденький.
— Кто это разговаривает? — зашептал Фадекорт Мэту на ухо.
— Я не уверен, — пробормотал Мэт в ответ, — но похоже, это — Мойры. Во всяком случае, я слышу греческие имена!
— Обрежь я его нить сейчас, — задумчиво произнесла средняя сестра, — и тогда Ибирия погрязнет в нищете и рабстве. А там смотришь, и Меровенс зашатается. Мой гобелен говорит, что и королева будет колебаться между отчаянием и верой, между унынием и чувством долга.
Ладно, по крайней мере хоть Алисанда скучает по нему. Хотя бы это было приятно узнать.
Атропос нетерпеливо защелкала ножницами.
— Режем! Окажется Европа под властью Князя Зла или нет, не наше дело! Наше дело — заниматься судьбами людей, а не народов! О судьбах народов пусть Господь Бог позаботится!
— А разве мы не орудие в его руках? — заспорила Лахесис. — Нет, я должна слушаться Его голоса, сестра.
— А как насчет моего голоса? — крикнул Мэт. Он тряхнул один из прутьев решетки и потребовал: — Оставьте хотя бы еще несколько лет! Дайте по крайней мере закончить то, что я начал!
Даже если женщины и услышали его, они не подали вида.
— Мое дело — гобелен. — С этими словами Лахесис достала полотно и критически оглядела его. — Если учесть, что каждая нитка — это человеческая жизнь, и рассматривать узор как нечто целое, то должно получиться какое-то равновесие, гармония. Интересно, те мириады нитей, которые наверняка потянутся в результате его действий, обогатят рисунок или, наоборот, обеднят его?
— Обогатят! — решил Мэт. — Совершенно точно, обогатят!
— Об этом судить тебе, а не нам, — сказала сестра с веретеном. — Но я бы рискнула, может, те яркие нити, которые он вызовет к жизни, удачно впишутся в эти бесцветные пятна, которые появились во время правления узурпаторов Ибирии.
— Ты их не можешь остановить, Маг? — Фадекорт с посеревшим лицом замер рядом с Мэтом.
— Ну-у-у, — лихорадочно пытаясь что-то придумать, пробормотал Мэта. — Не «не могу», а «сделаю». Вопрос только в том, можно ли будет оправдать изменение всего мироздания ради спасения моей жизни?
— Если ты не будешь действовать, ты погибнешь! — закричал циклоп. — Ибирия потеряет своей единственный шанс освободиться из-под власти дьявола, а ты потеряешь королеву!
Мэт застыл при мысли об уничтожении, и не просто его самого, а всех прекрасных планов и мечтаний о бесценных минутах наедине с Алисандой: их любовные игры, детишки, копошащиеся вокруг, его непоколебимая уверенность, что воспитанием принцев и принцесс не будут заниматься монашки, а учить он будет сам, играя с ними; их разговоры с Алисандой, которые пробудят в детях любовь к знаниям... Его решение окрепло окончательно, и он заговорил: