Он снова взял тебя за руку. Вспоминая, оживляя память тела, ты накрыла, взяла, нажала и повернула. Вышло скверно. Маэстро никак «не страдать» и меньше всего «отпускать». Еще раз. Уже лучше. Но профессиональная хватка старика, будучи предельно аккуратной, все-таки напоминала кандалы.
– Не дерать, как я, Эрьза-сан. Дерать, как я-и вы. Вместе.
Маэстро Таханаги на миг отпустил тебя, прокашлялся – и снова потянулся к твоему запястью. На территории училища тебе было тяжело работать, сказывалась общая аура, но сам айн не был «Варваром»; а значит…
Отвести глаза удалось не вполне.
Старик промахнулся, "о успел вернуть движение обратно, зацепив тебя пальцами на излете. Вспоминая азийскую науку, ты взяла, надавила и повернула, добавив крохотную мелочь.
В миг поворота айну показалось: мякоть его ладони пронзила раскаленная докрасна игла.
Нет, он не крикнул.
Просто отпустил.
– Эрьза-сан – верикий ученик. Она ручше старый Таханаги. Она дерать, как он; и как Эрьза-сан. Выходить много ручше. Много-много. Это жизнь высокий искусство. А это, – айн кивнул в сторону унтера Алиева, – смерть. Красивый, почетный смерть.
Харакири. Вы понимать?
Ты встала со скамеечки и тронула твердое, совсем не старческое плечо маэстро.
– Спасибо, – сказала ты. – Спасибо за науку.
– Вам спасибо, Эрьза-сан. Теперь айн иметь ученик. Настоящий ученик. Который ручше учитерь…
От площадки вновь послышался звон клинков. По счастью, «нюхачи» были слишком заняты объяснениями Алиева, чтобы отловить твой мелкий «эфир». Глупо, Княгиня! – не следовало бы привлекать внимание, тем паче на территории училища.
Или отловили? просто виду не подали?!
Очень трудно увидеть что-то в узких глазах айна. Но если очень, очень постараться, то встанет из тумана: …гора. Нет, не просто гора – вулкан. Потухший вулкан.
Бывший. Взбегают вверх по склонам низкорослые сосны, курчавятся темной зеленью, словно шерсть невиданного зверя. Выше, выше… закончились сосны. Голый камень – безучастный к дождю и ветру, солнцу и снегу. Еще выше. Белая снежная шапка венчает конус вулкана. Стылая, холодная мудрость старости.
Но если задрать голову, да так, чтоб шапка свалилась – видите? Над самой вершиной, в прозрачной небесной голубизне курится тонкая струйка дыма.
Таится огонь в недрах.
Ждет.
Первый год жизни в качестве негласного сотрудника (в качестве жены Циклопа? смешно…) ты никак не могла преодолеть внутренний порог.
Нервничала.
– Эльза Вильгельмовна! голубушка! позвольте открыто, по-стариковски – все хорошеете, душенька!..
– Полно вам насмешничать, Антон Глебович!..
Боялась.
– Р-рота! Р-равнение напр-р-раво! на ее светлость!..
– Ах, мальчики! милые мои мальчики!..
Вздрагивала невпопад;
Старалась чаще заезжать в училище – якобы за мужем, якобы страстная, вздорная любовь на закате дней! – чаще бывать в присутствии старших преподавателей, господ облав-юнкеров… Улыбалась, скрывая тошноту; болтала о пустяках, когда хотелось бежать куда глаза глядят; кокетничала напропалую, мечтая об одном – домой, рухнуть пластом на кушетку, и…
Привыкала.
Любой маг бессилен в присутствии «Варвара». Добро б лишь он сам, облавной жандарм, цепной пес империи, был неуязвим для эфирного воздействия! – тогда можно было бы преградить ему путь другими, обычными людьми, отвлечь, задержать… уйти.
– Нет.
Наверное, так действует на кролика взгляд удава.
Опускаются руки, цепенеют; вместо Силы в животе скребется крыса ужаса; миг, другой, и сам ринешься в пасть с облегчением: прими, Господи, душу… не могу больше!
– Ваша светлость! Господин полковник просили уведомить: вынуждены задержаться по работе!
– Опять? Нет, это невыносимо… Джандиери не торопил. Как-то обмолвился:
– Подожди. Когда сложится, тогда сложится.
У Друца «сложилось» почти сразу: на пятый месяц Валет уже вовсю балагурил с дядьками-наставниками, стрелял папироски у облавчонкеров, душеспасительно беседовал с отцом Георгием и шутил заказанные ему полковником шутки.
Зарубки на рукояти кнута делал: восемь «нюхачей» помог выявить, за двоих Циклоп лично хвалить изволили, с глазу на глаз, в кабинете!
Значит, две зарубки – поглубже.
Ты завидовала рому. И однажды…
– Здравствуйте, Эльза Вильгельмовна! Они стояли у входа в Оперный театр, на углу Екате-ринославской улицы и Лопанской набережной. Двое: курсовой офицер Ивиков, как и Джандиери, бывший облавник – и преподаватель фортификации, чью фамилию ты забыла, а облав-юнкера звали его Барбет.
– Добрый вечер, господа! Кто сегодня дирижирует? Вильбоа?
Мужчины переглянулись.
– Видите ли, Эльза Вильгельмовна… Уж простите нас, солдафонов! Мы, собственно, проветриться вышли!..
Две руки одновременно указали наискосок через Екатеринославскую, на вход в ресторацию «Богемия».
Был март, с крыш капало; орали коты, мня себя итальянскими тенорами; готовился дирижировать оркестром знаменитый Вильбоа, автор романсов и оперы «Параша» – а ты смотрела на Ивикова и Барбета, чувствуя с изумлением: сложилось.
Могу.
Их самих – нет; но в их присутствии – да.
– Не увлекайся, – осадил тебя Джандиери, когда ты рассказала ему обо всем. – Через неделю станем тебя пробовать. И только с моей санкции: место, время сила воздействия… Кстати, Ивиков в курсе твоего прошлого.
– Кто еще в курсе? – спросила ты, отвернувшись.
Князь промолчал.
А ты, Княгиня, – с этого мартовского вечера ты стала внимательней приглядываться к господам облав-юнкерам и училищным офицерам, чувствуя новую, удивительную свободу.
Все время казалось: это важно.
Это нужно.
Еще б знать: кому важно? для чего нужно?!
Преодолевая странное отвращение, ты посмотрела через плац. Раньше смотрелось куда легче; теперь же словно второй Таханаги вцепился сзади в голову, мешая шее ворочаться.
Знаешь, Княгиня… нет. Ничего-то ты не знаешь.
И врут умники-философы, утверждая, что нельзя дважды войти в одну реку! – вон она, река, и плещутся в ней по второму разу унтер Алиев с шашкой, портупей-вахмистры с их намерениями сдать зачет любой ценой. Все как раньше. Но что-то изменилось: малозаметно, плохоуловимо, и Сила тебе не поможет разобраться в изменениях облав-юнкеров, сокрытых от мага призрачной броней.