Нет, не крикнул.
Сцепил зубы до скрипа; иное сказал:
— Так. Все верно. Властям едино: финты крутил? Значит, отвечай. По всей строгости.
— Ой! — Акулька испуганно прикрыла рот рукой. Видать, только сейчас до девки дошло. — Это ж из-за меня тебя обратно на каторгу упечь могли, дядька Друц?!
— Могли, — кивнул ты.
В основании черепа болезненно хрустнуло.
Напомнило.
— Ой, прости меня, дядь Друц! Я ж не знала! Я ж как лучше хотела! Я ж думала — раз на доброе дело…
— Ладно, не убивайся. Обошлось, вроде. Зато впредь соображай, о чем болтать стоит, а о чем нет.
— Я поняла, дядь Друц! Я теперь никому ни слова, ни пол-словечка…
— Это правильно, Акулина.
Как же, не скажет она! Добро б хоть пять минут помолчала…
— Дядь Друц… так ты меня в науку возьмешь? Я послушной буду! И болтать — ни-ни!
Ну вот, приехали, опять за рыбу деньги! Ничего дура-девка и не сообразила! Нет, конечно, соблазн велик. Такой случай упускать — грех. Только… согласишься, значит, самое время когти рвать. Ссыльные-то у всех на виду, не спрячешься. Стоит ли на риск идти? Доживешь в этой глуши оставшиеся год-два, напоследок выплеснешься без остатка — и загнешься по-тихому. А так еще и дуру эту с собой потянешь. Жалко все-таки — и себя, и ее.
Жалко… а все равно свербит там, внутри, прямо спасу нет!
Искусительница!..
С веснушками.
— За обучение тоже кара положена. Ты-то, по малолетству, да на первый раз, может, от острога отвертишься, а вот я…
— Так што ж это выходит? Ежели мажьего семени — то и ворюга обязательно? Или там душегубец? А добрых колдунов не бывает? Настоящих?!
Ты смеялся долго и плохо.
Совсем плохо.
— Может, и бывает. Слыхал краем уха: кто ворожбой цветы выращивает, кто тараканов выводит. Но живьем не видел.
Еще бы видеть! Когда испокон веку, от самого Аввакума-Гонителя, за глотку берут, аки хулителя веры; когда внизу приговора, пурпуром по белизне, печать епархиального или, упаси свят-фарт, синодального обер-старца: «Ныне, присно и до окончания срока, аминь!»; когда крепких огольцов, нечувствительных к «эфирному воздействию», с младых ногтей забирают к «Варварам», на псов облавных натаскивать; когда…
— Нет, Акулина, не видел.
— Почему?
— Поймают, хоть на цветочках, хоть на тараканах — заметут. Хочешь в острог, добрая ты моя?
— Не хочу. Только не всех ведь ловят… Кто там дознаваться станет, чему ты меня учишь, ежели я ни воровать, ни порчу наводить не стану? Как проведают?!
Акулька победно воззрилась на тебя.
Уела, мол.
Ну репей, сущий репей! А ведь не такая уж и дура девка, оказывается…
— Да ты же сама через день и растрезвонишь! Язык ведь у тебя — что помело, — ты вспомнил слова Ермолай Прокофьича.
Акулька прикусила «помело» и потупилась.
— Когда о таком просишь, Акулина, сперва крепко думай. Потом всю жизнь жалеть будешь. Да и жизни той не шибко много выйти может…
Бросив напоследок этот зловещий намек, ты поднялся на ноги и двинулся к дверям. Косо глянул через плечо. С полатей свешивалась рука спящего Филата, который бросил храпеть, тихонько посвистывая носом — и вдруг ты ощутил острое желание кинуться к Луковке и придушить безобидного пьянчугу. Толчок был таким же резким, как и мимолетным: налетело-схлынуло. Знаешь, Друц! — брось дурить. Раньше ты привык доверять душевным порывам, но сейчас — не раньше, да и Филат — пустое место.
Зло не на ком сорвать, что ли?!
Акулька подхватилась следом.
«Ежели сейчас не отстанет, пошлю по-черному: больше не сунется», — озлившись, решил ты.
Но Акулька пока держалась, молчала. Видимо, задалась целью доказать, что ее язык — не такое уж и «помело».
На улице нарастал, приближался дробный конский топот.
Кто ж это так торопится?
Со слабым интересом ты распахнул дверь, шагнул с крыльца…
Урядник резко осадил пегого жеребца в пяти шагах от тебя, у самых ворот; поспешно спрыгнул в грязь. Усатое лицо перекошено, фуражка съехала на затылок, на одном ремешке держится.
«Вот и все, — екнуло в груди. — Не помогли купцовы уговоры. Арестовывать примчался. Почему один? Да потому что не будем мы с Княгиней сопротивляться. Это он правильно решил. Хотя Княгиня…»
Сзади тоненько взвизгнула и бросилась прочь перепуганная Акулька. Небось решила: злодей-урядник уже успел неким чудесным образом прознать, как она к «дядьке Друцу» в ученицы просилась — вот и примчался по ее рябую душу!