Потом с ваучерами финт ушами. Меня-то Бог спас. Точнее, Бахус. За пять бутылок водки загнал я свое состояние, свою долю в национальном продукте. Большинство же не получит и этого. Ну, правда, некоторые дивиденды отстригли — на булку хлеба. Интересно все-таки, как это объяснит правительство. Там острая команда, за словом в карман не полезет. Слушать их одно удовольствие. Хотя виноватые мы с тобой окажемся, будем продолжать под домашнем арестом пожизненное заключение отбывать в нашем лагере, ожидая Свету в конце туннеля. Я бы, может, поменял ваучеры на акции МММ, но когда слышу это мычание, мне Эмма мерещится. А я Эмму не уважаю. Я бы этой Эмме зачистил клеммы! Себя опасаюсь, за версту обхожу. Она мне как стакан спирта в пустыне Гоби. Если вам такие нравятся, могу познакомить. А меня увольте без выходного пособия!
Есть, правда, другие акции — Авва, Олби. Но когда денег только на хлеб впритык, "Дока-хлеб" не нужен. Если пенсию вовремя дают, можно в съедобные акции вкладывать — консервов набрать, яиц, колбасы. Если в начале месяца, можно несколько тысяч отвоевать у инфляции. А они пусть свой капитал-шоу демонстрируют. Они у себя в телевизоре пьют, а я у себя. Полная иллюзия присутствия. Главное, по манерам они ничуть не отличаются от меня, бывшие интеллигенты.
Я ведь тоже банк открыл — для себя, друзей. "Квак-банк" называется. Не путать со "Сваком". Все, что остается, сливаю в банку. Хорошие дивиденды получаются в виде процентов и градусов, если добавить сахару и дрожжей.
Теперь "Закусон-банк" создаю. Недавно с другом обмывали Год кабана. Налили из "Квак-банка", а закусить нечем. Залез товарищ на антресоли, разыскал банку свиной тушенки. Не помнишь, говорит, сколько она стоила? Рублевку, что ли. Вон сколько процентов накрутилось! Раньше "Запорожец" консервной банкой называли. А теперь банка консервов стоит больше, чем тогда автомобиль. Задумались мы со Стасом, и от этого единственного напряга одной бутылкой так прочистили сосуды, что по шести килограммов живого веса назавтра потеряли. Это из нас шлаки ссыпались.
Понятно теперь, зачем надо покупать впрок? Сразу не пускать в дело, а когда цена скакнет, упиваться своей деловитостью. Большая магия цифр получается. Особый вкус накапливается. Искушение, ничего не скажешь.
Я бы на месте правительства тем, кто свои деньги не совал, куда не попадя, премию выплатил — за преданность. Пусть небольшую, символическую, ну, чтобы заморить червячка. И здорово б мы утерли нос нуворишам, нуворишкам и прочим воришкам!
Я бы того червячка, если честно, заспиртовал, будь моя воля. Сильно он жизнь осложняет, мерзавец!
Смертельный киви
Статистика — наука цифровая и от этого кажется точной. Но она не вскрывает причин. Вот увеличилась смертность. А почему? Дело в том, что легче стали сбываться предсмертные судороги и мечты. Скажем, загадывает один среднестатистический страдалец желание: попробовать киви и умереть. Причем он весь еще в социализме, где ему вдолбили, что киви — это птица. Он уже подозревает, что киви — это фрукт, но представление о птице еще не изгладилось. Налицо раздвоение, свойственное, впрочем, родной фольклорной стихии. Вроде как птичье молоко. Рыбий мех. Свист рака на вершине горы.
В конце концов, он визуально убеждается, что киви — фрукт, такой, как абрикос или слива, но гастрономическое знакомство отложено до лучших времен, которые все никак не наступают, а, наоборот, последний срок. Теперь он просто не может умереть, не попробовав киви. Домочадцы посылают самого расторопного к магазину, где торгует Гиви. И он несет, родимый, киви. Тот и рад бы отпыхтеться: Иван киви на Петра, но нет, надо держать слово, не тот случай.
Те, что похитрее, стали менее отчетливо выражаться. Путают самую суть предсмертного вопроса. Мне мякоть кокоса хоцца, помещенный в шоколадный холодец заморского разлива. Еще недавно такое предсмертное желание было неисполнимо, что продляло срок жизни заявителя до среднестатистической продолжительности.
Теперь же домочадцы понимающе перемигиваются и кладут в ослабевшие руки мечтателя батончик баунти. Какая мерзость, шепчут ослабевшие губы, репа и то вкуснее. Нужно было потребовать авокадо или тыквувмандо. И навеки замыкаются от огорчения.
У одного магаданца, не к ночи будь сказано, теща слегла. Хочу, говорит, миксер, всю жизнь о нем мечтала. Раньше миксерами владели торговки и партократки, а теперь на нашей улице праздник. Расторопный зятек развил бурную деятельность и сгоряча притащил три миксера. Один специальный — для предсмертных желаний, как, скажем, тапочки одноразового использования, другой — отечественный, конверсионный, третий — американский, с измельчителем бананов.
Глянула теща, залилась горючими слезами, шевельнула большими ушами, сглотнула горючий ком. Включай, говорит. Включил сразу три. Загудели они, заорали, почти заглушая тещины вопли.
А она аж задымилась. Вот за что, кричит, боролись, ради этого мига стоило терпеть гнет партократов, похабную уравниловку колбасы за 2-20, отсутствие анклмерседесбенца и киндерсюрприза. Не обманул, говорит, нас Борис Николаевич. И испустила дух. Да такой крепкий, что потом неделю не могли выветрить, несмотря на новейшие дезодоранты. Хотя, верно и то, что даже самый лучший дезодорант не резиновый, иногда и мыться надо.
Да, исполнение желаний — страшная сила. Больше вреда, чем пользы. Но если год за три считать — как на фронте, а это было бы справедливо, то общая продолжительность жизни у нас даже увеличилась. Дарю эту идею статистикам.
Народный мститель
И все-таки передовым отрядом общественного прогресса были не рабочие, не колхозники и не пресловутая прослойка. Авангардом, если иметь в виду фронт потребления, была советская торговля. Первопроходцы испытывали на себе все, что когда-либо продавалось и готовы были самих себя продать, то есть испытать на себе все самое страшное, наподобие лекарства от СПИДа или чумы.
Они шли гусиным шагом по лезвию бритвы, ошибаясь, падая, садясь, поднимаясь с нуля. Им завидовали порой больше, чем космонавтам и олимпийским чемпионам. Считалось, что торговля — вещь в себе, работает на себя и партийное начальство. И это вызывало острый, до судорог, гнев не имеющих родственных, партийных, либо блатных связей с повелителями товаро-денежной массы народных масс. Равноценное злорадство вызвал первый, павловский рост цен, он основательно подорвал базу всемогущества завбазов и твердолобых товароведов.
Раньше что было важно — наличие нужной тебе вещи на базе, поскольку деньги ничто не стоили, в отличие от связей. Двенадцать рублей платье. Шуба — шестьдесят. А когда цена скакнула в три-пять раз, от товара их отрезало, ходи облизывайся, как лиса на виноград. Дефицит у тебя в руках и ты отдаешь его добровольно, ничего с этого не имея — ни уважения, ни славы, ни денег, ни даже ласкового слова, которое и кошке приятно, и собаке, и жучку, и паучку.
Прижало вас, черти, думалось народному мстителю, когда, скрипя сердцем, база отправляла товар по магазинам. Все равно, что родную дочь за бича отдавая. Но это были временные трудности. Теперь-то, когда все приватизировано, у торговли появились денежки. Можно все купить в любом количестве. Но работать самой на себя торговле уже невозможно. Ей понадобился покупатель. Осознав свое возросшее значение, он дерет нос. Раньше все рвал из рук с визгом. А теперь глядит, глядит, любит глазами, помнет в пальцах и проходит мимо. У него, видите ли, нет денег! Убил бы мерзавца!
Еще совсем чуть-чуть назад он бросался без разбора на все, что подешевле. А сегодня до того дошел, что стал думать и соображать: а зачем мне это дешевое, если оно не пригодится до конца дней? Ну, вот хотя бы подставка для новогодней елки — прекрасное металлическое сооружение по цене трех коробков спичек. Не берет!
Какого рожна ему надо, спрашивает торговля. Не та госторговля, которая обладала полной свободой от покупателя. Частному торговцу нужно все продать, без завали, это для него вопрос жизни. Крутится, изучает спрос. Понимает, что не лопуха надо в покупателе видеть, которого можно надуть, а партнера. Кто раньше других это понял, тот на коне с золотыми подковами.