"На пути из "Боинга" в "Стриптиз-бар" из частного радиотакси потерялся боксер, мальчик. Может носить усы. По гороскопу лев. Синдромы не купированы. Родословная чистых линий, отец — экс-чемпион СССР. Характер стойкий, выдержанный. Дипломы и медали. Масть — блондин. Возраст до 50 лет. Откликается на кличку Лев Сидорович. Он же Жмых, он же Понос. Мерзавец! Нашедших просим срочно вернуть за вознаграждение. Можно моральное, но очень большое. При задержании соблюдать осторожность. Может сигануть между ног. Просьба по голове не бить. Лева, вернись, я все прощу!"
Последнее ЖЕЛАНИЕ
Умирающий старик попросил взрослого сына принести в больницу вина. Тот купил трехлитровую банку виноградного сока.
Отец поинтересовался, почему в банке. Для маскировки, сказал сын. Маленькая военная хитрость, а то ведь врачи не разрешают. Налил старику. Тот выпил. Слабенькое винцо, говорит. В наше время покрепче было. А ты что не пьешь? Я пью. Нормальное вино. А градусов в нем, и правда, маловато. Но вкус хороший. Букет.
Так и выдули вдвоем банку. И даже захмелели.
— Никогда мы с тобой так хорошо не сидели, сынок, — сказал отец. — Никогда этого не забуду.
Два погляда
Зима. Открытая форточка на кухне. Такая форточка в новом доме — с подоконником почти заподлицо. Голуби залетают и сидят снаружи на уступе, иногда заглядывают в комнату, склевывая перловку, которую мы с десятилетним сыном насыпали птицам, просовывают головы, того и гляди, шагнут в комнату.
Мы затаиваемся, и голуби тоже замирают, мы подсматриваем за птицами, какие же они удивительные существа, их тонко очертанные перышки и крохотные глазки великолепны. На всякий случай мы поощрительно улыбаемся им, предвкушая какие-то неведомые нам движения. Может быть, они такое выкинут, что нам и не снилось.
На другой день я зашел в школу-магазин, открывшийся после долгого ремонта и переоборудования. Теперь там самообслуживание. Все такое новое, непривычное, хочется получше рассмотреть контейнеры с продуктами — большими такими никелированными проволочными корзинами, в которых и я бы мог поместиться с небольшим усилием. У меня сильное искушение влезть в такой контейнер и посмотреть, что из этого получится.
И вдруг, как прикосновение наждачной бумаги — взгляд. За мною издали с возвышения наблюдает продавец. Интерес его понятен, но неприятен. Но это в первую секунду. В следующую начинает казаться, что я для него не только потенциальный похититель банки зеленого горошка или пачки макарон. Память услужливо выдает вчерашний день, когда мы с мальчиком отслеживали каждое микроскопическое движение сизых, будто с мороза, птиц.
Я разулыбался своему воспоминанию, и мне захотелось рассказать о своем наблюдении сыну. Но в самый последний момент я решаю не делать этого. Будто ему рано об этом знать.
Крутое имя для кота
Далекие доперестроечные времена. Дети — диссиденты от рождения, приводящие в оторопь гораздо более умеренных своих родителей. Дошкольник Илюшка держит в руках книгу с тисненым портретом Маркса на обложке. Гладит ее, картаво приговаривая: "Юрий Владимирович Андропов, Юрий Владимирович Андропов".
Илюшкина мама, преподавательница политэкономии в институте, мягко возражает: "Илюша, посмотри внимательнее. Это же Маркс. Карл Маркс".
Ребенок еще некоторое время продолжает гладить книгу с теми же картавыми приговариваниями, замолкает, сидит несколько секунд молча и вдруг выпаливает: "Карла Маркса восемьдесят два, квартира восемнадцать". Это у него отработано с папой — на всякий случай, чтобы не заблудиться, домашний адрес наизусть знать.
Девочка Маша накануне Первомая проходит по улице, украшенной флагами и портретами, притормаживает возле здания обкома КПСС.
"Мама, а кто это такой бородатый? Дед мороз, наверное?" — "Нет, это вовсе не Дед мороз, и праздник завтра не зимний, а весенний. Это Маркс". — "Маркс? — Повторяет девочка. — Маркс, кс-кс. Хорошо бы так кота назвать".
Сейчас те дети уже выросли, и когда встречаешь их и вспоминаешь их невольные прозрения, разные, противоречивые возникают чувства. Конечно, они в чем-то обделены, по сравнению с их старшими братьями, которые росли в Магадане в пору изобилия, когда никто не покупал надоевший шоколад, гоняясь за карамелью. Илюшка как-то сказал с горечью: "Мама, у нас опять застой?" — "Нет, у нас перестройка! Борьба с последствиями застоя". — "Если перестройка, то почему в магазине нет сгущенки? Вам повезло, вы жили при застое".
Но они еще возьмут свое. Жизнь беспрерывна, и не надо думать, что она остановится, когда мы уйдем. Она продолжается вне зависимости от того, нравится нам это или нет.
Эта простая истина открылась мне, когда я возвращался с кладбища, похоронив родного человека. Сердце, устав от боли, вдруг забилось легко и даже радостно. Почему — трудно понять. Может быть, потому, что солнце выглянуло после многодневной хмари и осветило первый чистый снежок?
Или оттого, что я увидел молодых людей, улыбающихся, беззаботных, хотел рассердиться на них — за то, что нарушили мою печаль, но я улыбаюсь им. Они не знают моей печали. Они распаковали свежую, хрустящую пачку жизни. Пусть же все у них будет хорошо, пусть не напрасны наши маленькие трагедии на обломках великой страны!
Где же ты раньше был?
Пятилетний Антон отчитывает мать:
— Почему ты меня учишь всем делать хорошее? А они все мне делают плохо. Вадику прощают все, а мне не разрешают ничего. Потому что мама Вадика дружит с воспитательницей, а ты не дружишь.
— Эх, Антоша, где же ты раньше был? Теперь уж меня поздно учить. Так и умру дурой.
Кино
Преподавательский сын Илюша, возвращаясь с мамой из садика:
— Мама, правда, наш папа похож на Егора Трубникова?
— Почему ты так решил?
— Ну, он так же кричит на всех, орет, а сам вовсе не злой!
— Наверное, ты прав.
— Мама, объясни им, пожалуйста, что все мы современники. А то они мне не верят. Думают, я их обзываю. И хотят меня побить.
Психотерапия
Клара нашла записку на столе семилетнего сына. "Кирилл, ты вымыл посуду, убрал игрушки. Умница. Можешь погулять часок". Подпись: "Кирилл".
Не бойся!
Шагая по осыпям Марчеканской сопки, восьмилетний Максим говорит отцу:
— Папа, что ты за меня держишься? Я же не боюсь. И ты шагай смелее. Проверь камень и шагай, если не качается.
— Спасибо, сынок, лет через сорок мне бы это пригодилось, такая забота! Ты не забудь этот день!
Жирненький
Максим на весенней лыжне с отцом. Первый раз будет съезжать на горных лыжах. Поднимаются на сопку, училище прошли, поднялись до поворота.
— Давай перекусим, — говорит мальчик. — Чаю хочу и сырников. Дай-ка термос. У меня от свежего воздуха аппетит народился.
В это время обгоняет их стайка ребят и оттуда доносится:
— Сам ты жирненький!
Максим, сложения весьма хрупкого, возмутился, покраснел, но не нашелся, что ответить. Отец тоже понял не сразу. Мальчик, который произнес непонятную фразу, сам полненький, натерпелся, видимо, от сверстников насмешек и надеется с помощью лыж избавиться от лишнего веса. Везде он слышит обидное для себя прозвище. Сырники — жирненький — такая вот рифма.
— Давай, отведай с чаем калача! — Предложил отец.
Длинный, худющий мальчишка из той же ребячьей стайки взмахнул рукой и сердито крикнул:
— Сам ты каланча!
А когда отец предложил бутерброд с колбасой, отозвался чернявый мальчишка со странными глазами:
— Сам косой!
Выпили чай из термоса, сложили мусор в пакетик, чтобы потом запалить костер. И тогда сын все понял. Просияв лицом, принялся прыгать по рыхлому снегу, выкрикивая:
— Палка — селедка! Палка — селедка! Палка — селедка! Хорошая рифма!