Я понятия не имел, кого и за что собираюсь карать. Но Корневое заклинание! То самое, обладание которым – пусть временное! – дарит настоящее всемогущество. Я, провинциальный маг, – все-мо-гу…
Наконец, струна натянулась до предела. Бросив сундуки раскрытыми и вещи разбросанными, я вышел на крыльцо и потянул носом воздух.
Светало. Слишком поздний час для настоящих похождений – но я знал, что не дотерплю до вечера.
Я огляделся. Быстрое привычное заклинание, земля кинулась ко мне навстречу, я удобно опустился на четыре лапы и повертел, осваиваясь, хвостом.
Скользнул в дыру в заборе.
Черным ручейком сбежал с горы – туда, где еще спала в предрассветной мути ближайшая деревня.
Да, засуха. Пробираясь огородами, я заметил, как пожухла ботва.
В курятнике было тихо. Прежние дыры в стенках были тщательно заделаны; это вы зря, мужички. Не бывает курятников совсем без дыр…
Через минуту мой рот уже был залит кровью и залеплен перьями. Глупые куры не успевали проснуться; прежде чем забрехала первая собака, я перегрыз с полдесятка глоток. Пьяный от счастья, волоча за собой тушку молоденького петушка, я сунулся обратно в дыру; добычу пришлось тут же бросить. Поражаясь глупости собак, я скользнул в жухлые заросли за сараем, и сделал крюк, и подобрался к селу снова – с другого конца. И все повторилось; я ушел только тогда, когда запахло дымом, собаки одурели и тонкий голос, почти девчоночий, запричитал с подвываниями на все село:
– Хорек! Ой, люди, опять хорек!
Через поле я взбежал на горку, к себе. Долго терся боком о порог; потом поднялся на две ноги, и пошатываясь, совершенно счастливый, побрел в спальню.
Поднималось солнце.
Они явились, наверное, всем селом. Хмурые. Испуганные. Злые. С дохлыми курами наперевес; кур было, как мне показалось, штук пятьдесят.
Затопили собой все пространство перед воротами; за калитку прошла делегация во главе с комиссаром, назначенным магом третьей степени (на самом деле четвертой).
Никто ничего не говорил. Все смотрели на меня. Тяжело. Укоризненно. То на меня, то на перышки, невесть как прилипшие к моему крыльцу. Рыженькие и беленькие перышки в бурых пятнышках.
Хорошо, что я успел, поднявшись с кровати, умыться. Очистить от запекшейся крови свой бесстыдно улыбающийся рот.
Вот и теперь – они глядят на меня с яростью и отчаянием, а я едва сдерживаюсь, чтобы ухмыльнуться.
Смотрю на них. Смотрю на чистое, без единого облачка, небо.
– Ну, что глядите?
Молчание.
Я морщусь с фальшивой неохотой:
– Ступайте по домам. Помните мою доброту… Сделаю.
Они молчат, не верят.
– Сделаю! – кричу я магу третьей степени, на самом деле четвертой. – Сделаю, так и быть! Век будете помнить милость Хорта зи Табора!
Разворачиваюсь и иду в дом.
А через полчаса на растрескавшуюся землю падает дождь.
Свободных квартир было много, бабушки с картонными плакатами прямо-таки кидались на новоприбывших, обещая им все удобства за смешную плату; Стас оставил Юлю с Аликом на лавочке в окружении чемоданов, а сам пошел выбирать квартиру, и выбрал часа через три. Вернулся довольный и деловитый, в сопровождении энергичной тетки-маклерши; маклерша рвалась помогать, попыталась отобрать у Алика его рюкзачок – но сын отстоял свое право мужчины таскать тяжести, и тогда маклерша подхватила полиэтиленовый кулек с кружками, кипятильником и остатками дорожной еды.
Топали минут пятнадцать.
Узкая улочка серпантином вилась в гору – в полдень солнце затопило ее всю, и маленькие тени под заборами полностью оккупировались отдыхающими собаками. Рядом была почта, и совсем рядом – пять минут крутого спуска – обнаружился вход в парк.
Квартирка, похоже, много лет стояла без хозяина. Тем лучше, сказала тетка-маклерша. Не станут докучать хозяева, проситься на кухню борщ сварить, проситься в ванну душ принять… Хотя какой здесь душ. Воду в чайнике греешь – и в лейку; впрочем, зачем вам душ, вы вроде на море приехали?
В самом-то деле…
Алику, кажется, понравилось. Он тут же познакомился с соседскими мальчишками, и уже спустя полчаса Юля могла видеть, как ее сын скатывается с крутого склона на чьем-то самокате – с подшипниками вместо колес. Плодовые деревья, растущие в соседнем дворе, оказались семилетнему мальчику по колено – вот какой крутая была улица; совсем рядом – кажется, только протяни руку – подмигивали с веток абрикосы, сливы, яблоки.
Юля отошла от окна, постояла над раскрытым чемоданом. Квартирка не нравилась – здесь пахло не то кладовкой, не то скверной гостиницей; даже чистая постель, будучи извлечена из постельной тумбы, показалась очень уж чужой.
– Где бы ты хотела поужинать? – спросил Стас.
Она не знала. Она вообще не хотела ужинать. Она так устала – длинная дорога, жара, ожидание – что с удовольствием упала бы на койку и закрыла глаза хоть на час…
– Давай устроим праздничный ужин, – сказал Стас. – Отыщем ресторан поприличнее…
Она через силу улыбнулась.
Стас был спокоен и уверен в себе. Он свой долг выполнил – городок за окнами, квартира – вот она, и даже не очень дорого. Хозяина мы не увидим три недели, кастрюли на плите, чайник электрический, окна выходят на восток, и, если хорошенько высунуться, можно даже увидеть краешек моря.
– Устала?
За окном вопили мальчишки. Кто-то уже ревел – не Алик, слава Богу, не Алик; Юля рванулась к окну, но Стас удержал ее:
– Сами разберутся…
Поймал ее за руку. Притянул к себе; от Стаса пахло домом. Блаженствуя в этом запахе, Юля прижалась лицом к твердому, надежному, обтянутому чистой футболкой плечу. Усталость осела, как подтаявший снеговик.
– Позови мелкого… Его тоже надо переодеть…
– Алик! – Юле неудобно было кричать на всю улицу, поэтому крик вышел ни туда не сюда – не нахальный, но и не деликатный. – Ужинать идем!
Они нашли кафе – обыкновенное, каких много. Из динамика лился паточный попсовый поток – «люблю-не люблю, любишь-не любишь»; в маленьком фонтане зачем-то мокли пластмассовые цветы. Юля тут же и навсегда забыла, что они ели и какое вино пили – из-за усталости весь ужин казался ей смазанным, будто небрежный отпечаток пальца на мутном стекле…