Утренний маршрут старого автобуса как всегда переполнен, упакован до невозможности, теснота непролазная, все по делам в район едут. Пока окончательно не утрусятся: пыхтят, покрикивают, возмущаются, ногу придавленную просят пожалеть. Потом уже тихо, шелест слов только стелется.
Тихо, если не случится ехать Соне Дохтуровой - крикунья ещё та, возмутительница любого порядка, плохих людей ненавидит, - как колорадских жуков.
Она зажата в середине катящейся "коробки", а голосит, словно на высоту Говерлы забралась. Соня в швейной фабрике работает, уже довела до всех, сейчас шьют одни: сарафаны и рубашки мужские из сатинового материала, на директора фабрики Харлампия Иокимовича, - злая до невозможности, начинает перечислять беды перенесённые свои:
- Этот Икимович, - такой негодяй, каких фабрика тридцать лет не видывала, - объявляет она, - законченная крыса скотомогильная, ночной кошмар, вечно насупленным ходит падла, в пазухи швеям заглядывает наглец, - якобы рубашки на себе, для глажки, надеваем.
- Подчинение! Взыскания! Норма! - других слов не знает негодяй. Скряга и жмот, - нитки сантиметром перепроверяет. Со всего выгоду себе извлекает мразь. Дочку свою, завскладом сделал, как будто бы все дураками вокруг ходят, а то не понимаем, зачем на склад готовой продукций свою уродину установил.
Злодей и мошенник, каких свет не касался!
Все молчат. Слушают...
- Я помню, когда швейный цех только открыли, его дядя Ваня Козарев возглавлял - золотой человек; тогда машинки мы ногами крутили. Зайдёт - пошутит, весёлое что ни будь, расскажет, посмеёмся. Мы все без ума от него были, ну до того прямо славный, сочувственный человек.
Бывает, у иной голова разболеется, или что другое, - так он сразу: - А ну голубушка, давай быстро домой собирайся, тут при этом шуме не выздоровеешь, тебе отдохнуть надо.
Когда он заболел так, дядю Ваню все наши проведывали. Его по старости уволили.
А Илья Демьянович - был. О! - это композитор моей песни. Кто к нам только не приезжал по обмену опытом, а какие он на 8 марта столы организовывал, каждая подарки получала. Когда он внезапно умер - мы все так плакали...
После, Иван Михайловича перевили из закройщика - в начальники, тоже человек хорошо справлялся, с ним ещё как работать можно было. Тихий, он шёпотом разговаривал, специалист - каких отрасль не видывала, мы переходящее красное знамя держали. Всегда подскажет, поправит, очень аккуратность любил, что бы всё у него ложилось как на столе в масленичное воскресенье. Постоянно рассказывал нам как какой-то портной, уколол палец, и заражение аж до плеча дошло - оберегал нас. Он так и не перешёл в директорский кабинет, из загородки закроечной руководил. Календари вывешивал только церковные, не то, что этот Икимович, оголенными девицами стены обклеило говядо необразованное, а ещё всем хвастается что - в футболе нападающим играл.
Вот Сидор Евгеньевич, тоже свои недостатки содержал, а имеет основание хорошим руководителем считаться и не, потому что с нашего села, а потому что отвечал назначению. Его даже и неправильно уволили, он лично по-своему оборот работы видел; зачем, что-то другое выискивать, и никому ничего плохого не сделал. Свойский руководитель, а на него все недочёты повесили. Мы при нём тоже премиальные имели. Бывало между делом, другой раз накричит, а через полчаса уже обнимает, не со зла человек срывался, характер у него такой.