Кирилл выпустил тоненькую книжечку своих стихов. Пытается сдавать на продажу в магазины, но покупают плохо.
Сочувствую:
– Прозу еще берут, а вот стихи мало кого интересуют.
– Я всегда говорил: поэзию надо пиарить! Блока загнали в рекламу МТС: “Ночь, улица, фонарь…” – и сразу стали покупать. Но еще круче народ впёрло после сериала про Есенина…
– Во-во, даже тинейджеры читали.
– То же и с “Мастером и Маргаритой”.
– Постой, разве Булгаков был когда-то не востребован? В советское время самиздатовские распечатки ходили по рукам, в перестройку тоже нарасхват. И сейчас зачитываются. Потому что настоящее. А ты уверен, если пиарить поэзию, раскручивать будут таланты, а не чьих-то протеже?
– Уверен. И тексты должны быть простыми и прозрачными. А то ведь у нас как считалось: чем непонятнее, тем гениальнее. Наворотят такого, что на слух ничего не разобрать. Я бы писал короткие строчки из стихов на стенах метро, на домах. Пусть привыкают… Вон сегодня утром из окна автобуса увидел на скамейке, что бы ты думала? – цитату из Чака Паланика. Краской размашисто наляпано!
– Это не решит проблемы. Надо, чтобы читали книги и журналы!
– Тогда в журналах между поэзией надо размещать нечто привлекающее публику.
– Рубальская кулинарные рецепты размещает. Стих “Прощай, любимый” и тут же салат “Прощай, любимый”. Или вот… Панаев в девятнадцатом веке издавал журнал “Современник”, так он что делал: вставлял между серьезной литературой цветные вклейки с новинками моды. Жена Панаева вырезала картинки из французских журналов и раскладывала перед ним, а он писал обзор. Из-за этих обзоров журнал и покупали.
Кирилл ушел озадаченный, бубня магическую фразу: “Бабло и пиар… Пиар и бабло”.
Сезанна, Босха, Тициана убрала в стопочку на полке. И только бесподобно рыжий по-прежнему лицом ко мне. Следит за мельтешением у прилавка и за моей фигурой, сгорбленной, как у Син.
“Скорбь” Христины сжимает сердце. Она как однажды увиденная мною в бане голая старуха. Груди упавшие, понурые. Складки тела, подмышки, жидкие пряди волос – все хило и жалко. И только крепость ног не женская. И вся эта трагедия – следствие безмужности, отсутствия холы, неги, любви, самоуважения – всего того, что делает из бабы лебедушку, павушку.
Мэри из “Джанки” кое-что знала о причинах исчезновения женской красоты:
“…Просто кончаю, когда удается снять и духовно сломать очередную гордую чувиху, заставив ее осознать, что она – только животное и ничего больше. А ведь после того, как ее сломали, чувиха уже никогда не будет казаться красивой. Согласись, отдает превратностями семейной жизни…” Отдает. Особенно когда тебя ломают годами. Но я буду красивой. Я буду…
Ван Гог отрезал себе ухо, Уильям Берроуз кончик пальца – что бы мне такое отрезать?… Отрежу-ка прядь волос – не больно.
Привела шестилетнего сына на работу. В коридоре он познакомился с девочкой-ровесницей. Слышу их разговор:
– Я знаю, где твой туалет.
– А я знаю, где твой.
– А я знаю, где оба.
Дружба завязалась.
Побегав по зданию, дети устремляются к единственному техническому объекту в магазине:
– Мама, что значит “Касби”?
– Что-то вроде Бемби. Видишь, какая она маленькая и глупая…
Мини-касса “Касби-03 Ф” ставит меня в тупик чаще, чем компьютер. Тем более что в инструкции к ней есть кое-какие ошибки. Так, попытавшись аннулировать чек по прописи, я нашла в прописи опечатку, но до того, как я ее обнаружила, вместо аннулирования получился возврат, потом аннулирование возврата, потом снова аннулирование… Потом “Касби” просто рубанулась, и привести ее в чувство удалось не сразу. Пришлось вызвать знакомую продавщицу, которая посоветовала просто понажимать на все клавиши без разбора. Как ни странно, эти пощечины помогли…
Веткину опять нужна пара свободных ушей. Он пользуется тем, что мне не сбежать с рабочего места, и под предлогом просмотра научной литературы треплется часами.
– Я создаю новый прибор, вылечивает все болезни. В основе – Слово. Слово может вогнать в краску или заставить побледнеть. Значит, оно влияет на биохимические процессы. Химико-биологическая вера в Слово, понимаете? Я вам внушаю, что вы здоровы, и вы перестаиваете свои внутренние процессы.
– Дайте, пожалуйста, кнопки, скрепки, карандаш…
– Так это ж гипноз… – между делом что-то отвечаю Веткину и тут же обращаюсь к покупателям, которые толпятся у полок:- Что вам подсказать? “Атлас анатомии человека”? Безусловно, хорошие иллюстрации. Я сама по специальности биолог… Да, высшее. Почему здесь? Ха, сбылась детская мечта поиграть в продавца. Спасибо за покупку.
Веткин терпеливо ждет, чтобы продолжить беседу. Он одержим. Чем? Понятия не имею…
– Человек создан не для Земли, а для Вселенной. Он инструмент ее обновления. А инструмент обновления человека – Слово.
Вздыхаю над накладной:
– Вон сколько слов написано в книгах, а человечество все болеет и болеет.
– Одного слова мало, нужна музыка… Знаете, я посадил в теплице огурцы: одни росли стандартно, а другим я ставил Моцарта, Баха, Бетховена. И они были крупнее, зеленее, плодовитее!
– Старый эксперимент. К тому же человек – не огурец.
– Но в моем приборе все учтено. Необходимо приступить к испытаниям. Будьте моей подопытной музой! Я вылечу вас от аллергии…
Стискиваю зубы:
– Похоже, у меня появляется новая аллергия – на изобретателей. Вы берете “Технику гипноза”?
Веткин нервно протер очки:
– Сколько? Двести?! У меня нет столько. Я с зарплаты куплю… А пока можно возьму почитать?
– Ладно, до переучета. Только не затрепывать!
– Дышать на нее не буду!
До Нового года оставались считанные дни. За стенкой в актовом зале репетировали: “Выйди, месяц, выйди, ясный”. Студенты спешили мимо моей лавки. Молодые… Они не боятся ни полюбить, ни бросить, ни заболеть, ни сгинуть. Я ловлю волну их радостного настроения и хочу быть так же беззаботна. Из сочувствия к студентам дыроколю им рефераты казенным дыроколом с витрины.
– Спасибочки!
– Заходите.
Линейки, резинки, карандаши – по пятаку. Протягивают сотки.
Требую:
– Мелочь!
– Нету.
– Тогда будете должны.
Возвращают не всегда, зато если вдруг через месяц заскочит позабытая рожа и отдаст пятак – расцеловать хочется.
Студенческий мегаполис оставляет на полу магазина следы бурной деятельности: потерянные заколки, перчатки, платки, упавшие записки и фантики…
Перед уходом подметаю свои крошечные владения, снимаю контрольную ленту, прячу выручку за толстый том Гумилева и, перекинувшись взглядом с Ван Гогом, закрываю дверь. Ключи на вахту. Охраннику: “До свидания”.
В полумраке университетского холла крутится световая пурга от зеркального шара. Лампочки на елке – желтый, зеленый, синий, красный – мигают: возлюби, возлюби, возлюби… Без условий, без притязаний, без бесовской приставки “бес”… Без тебя я скучаю. Поэтому еду к тебе – без условий, без притязаний, без бесовской приставки “бес”…
Разрезанная многочисленными стеклянными дверями картина улицы распадается на пазлы. Пока не выйдешь наружу, их не собрать воедино.
Запечатанная в пластиковой конуре, от скуки беру с полки книги – одну за другой… Немногие хочется дочитывать до конца. И я не дочитываю. Не надо заставлять себя доедать невкусный суп ради того, чтобы увидеть дно старой тарелки. Следуя этому указанию, отставляю прозу Василия Аксенова, поэзию Валерия Брюсова… Мысленно жалею детей, которых заставляют в рамках школьной программы давиться тем, что им не по вкусу. Вспоминается, как маленькой я подолгу сидела над супом: остывшим, подернувшимся пленкой жира, и бабушка не выпускала меня из-за стола, пока не доем. А за окном светило солнце, бегали друзья. И я была даже голодна, но вместо постылого супа хотелось съесть чего-нибудь другого… Например, ватрушку. Сейчас, например, Улицкую. Проглатывая ее прозу, испытываешь радостное насыщение натуральным продуктом, без химических красителей и ароматизаторов.