Я видела, как стою за кассой, распоряжаюсь всеми купюрами и монетами, что в ней лежат, и это давало мне почувствовать себя полезной и сильной, частью чего-то большего. В Крепости родители почти не держали денег: для отца они были не более чем иллюзией. Если случится конец света, они окажутся ни к чему. Электричество, бензин и еда – вот что станет разменной монетой. Я никогда не признавалась ему в своем желании открыть магазин. Он не должен был знать, что я мечтала – наивно и неосознанно – его предать.
– Твоя бабушка сказала мне, что ты умеешь чинить вещи, – обратилась ко мне Дороти с живым любопытством.
Я опустила взгляд, чувствуя, как у меня загораются уши.
– Мне нравится чинить.
Папа приносил домой провода, катушки, мебель, бутылки, подушки, контейнеры, старые игры, рации… Он складывал их на входе в одну кучу и давал нам с Андреа задание их рассортировать, починить или разобрать на детали, которые могут потом пригодиться. Мы возились в гараже почти каждый вечер, до самой ночи, пока не приходила пора ложиться спать. Мне нравилось верить, что каждая вещь прожила счастливую жизнь, может быть, не одну, и я всегда просила у них прощения за то, что хозяева их бросили и перестали в них верить. Уж я бы сделала все, чтобы подарить им новую жизнь. Склеенная миска могла бы стать аптечкой, разбитый светильник – рождественским украшением, треснувшая плитка – подставкой для кастрюль. Мы с братом не сдавались, пока не понимали, что сотворили маленькое чудо. Если же у нас не получалось сразу найти предмету применение, мы находили для него место в сокровищнице – кладовке, которая была у нас в гараже. Рано или поздно он бы точно пригодился. Я часто пряталась в сокровищнице: часами сидела среди вещей, ожидающих новой жизни, – это была моя самая любимая комната в доме, но даже она не шла ни в какое сравнение с магазином, в котором я оказалась.
– Кажется, ты попала в правильное место, – со светящимся взглядом произнесла Дороти.
– В этот магазин? – буркнула я.
– Это не обычный магазин, это место, в котором вещи помогают найти себя. – И она показала на красную надпись на стене, прямо над кассой. Легкий, изящный, немного небрежный почерк: «Здесь у вещей нет цены – только ценность».
– Осмотрись тут немножко, а потом я кое-что тебе покажу.
В этот момент на входе показалась девушка с копной кудряшек на голове.
– Привет, Дороти! Привет всем! Дорогая, табличка готова? Прости, я просто спешу…
Дороти достала из-за кассы старую рекламу: «„Джиллетт“ – самая острая бритва в мире».
– Это для моей свекрови! – засмеялась покупательница, повернувшись к нам. – Дороти, лучше тебя никто подарок не посоветует! Все, убегаю! – И она ушла, унося разукрашенную табличку под мышкой.
Потом зазвонил телефон, и Дороти, извинившись, ушла отвечать.
Обсуждая сервант, который ехал из Польши, она играла с проводом, наматывая его себе на палец, ходила туда-сюда, трогала и переставляла предметы, и все это выходило у нее так естественно, так безотчетно, будто это была вовсе не привилегия, а что-то совершенно обычное.
А бабушка непринужденно, будто у себя дома, болтала с остальными женщинами о подруге, которая уехала со вторым мужем в Гватемалу на медовый месяц.
Я подошла к полке, где ровными рядами выстроилась целая рота оловянных солдатиков. Они были так безупречны, что я, засмотревшись, не сразу заметила карточку.
Томас был шестым сыном в семье немецких рабочих, трудившихся на заводе оловянных изделий. Он появился на свет с врожденной болезнью, и врачи говорили, что он не доживет и до восьми лет. Его отец, убитый горем, начал воровать на заводе олово и втайне делал из него солдатиков. Один за другим он отливал их и раскрашивал, пока не собрал целое войско – мечту своего сына. В седьмой день рождения Томаса отец остался дома. Он расставил на кухонном столе солдатиков и позвал сына. Другие братья собрались вокруг стола. Томас дожил до тридцати лет. Все это время он не давал себе умереть, чтобы не расставаться со своим сокровищем. Вряд ли кто-нибудь любил что-либо так, как Томас любил своих солдатиков. И так, как его отец любил своего сына.