Когда я пускаюсь в такого рода рассуждения, то ощущаю себя будто в сломанном электроприборе: заземления оказывается недостаточно, и у меня происходит короткое замыкание. Я сижу и гоняю по кругу одну и ту же мысль, словно водоворот, пока не очнусь и не замечу, что день уже кончился, а я даже не вышла из дома. Мысленно разговариваю с матерью. Прошу у нее прощения за то, что не поняла раньше. Что не заметила признаков. Слишком боялась увидеть ее по-настоящему, была слишком маленькой, чтобы помочь. Потом обращаюсь к брату и спрашиваю, любит ли он меня, как раньше. Это я разрушила наше счастье? И было ли у нас счастье?
На этой мысли я обычно достаю письмо, которое пишу своему отцу. Уже пять лет. С ним у меня говорить не получается даже в воображении. Беру перьевую ручку, приписываю строчку, что-нибудь зачеркиваю, пробую заново. Слова прокручиваются в пустоте, будто винтики с сорванной резьбой, и не помогают мне выразить мысли. В итоге я начинаю сомневаться в том, что хочу сказать, кладу ручку и неизменно возвращаю письмо в ящик.
«Моя жизнь в Милане не такая, какой я ее себе представляла, – признаю я наконец. Звук моего охрипшего голоса глухо раздается в тишине, как шум мотора, заведенного впервые после долгих лет простоя. – Но в городе жить хорошо, правда». В этот момент я обычно наливаю себе стакан воды и выхожу на балкон. Стою там, уставившись в пустоту. Смотрю на колокольню далекой церкви, на цветы, которые сворачивают бутоны, готовясь к ночи, на свое отражение в стекле балконной двери: собранные в пучок волосы, комбинезон и ботинки – неряшливый вид человека, удивленного тем, что он еще существует на этом свете.
Каждый понедельник я прихожу в винный магазинчик, что в конце Навильо, сдаю две пустые бутылки и беру две полные – «Сан-Коломбано» свежего розлива. Я иду пешком вдоль поля, нахожу подорожники, одуванчики, крапиву, а иногда и одежду, журналы и всякие мелочи. Если они в хорошем состоянии, я кладу их в рюкзак: мир щедр на подарки, если у тебя наметан глаз. Собранные вещи я чиню и храню, пока им не найдется подходящий хозяин.
«Твой рабочий кабинет похож на гараж», – с улыбкой заявил мне Эудженио однажды воскресным вечером. Ему гаражи очень нравятся.
В моем кабинете стоит прочный металлический стол, лежат инструменты, материалы для ремонта и все то, что я подбираю, чтобы починить. Источником света служит промышленная лампа, которую я нашла на заброшенном заводе недалеко от дома.
Я сплю в бывшей комнате бабушки, она чуть больше кабинета. В ней есть только вмонтированная в шкаф полутораспальная кровать и висящее на стене распятие.
Гостиную заполняют вещи, которые я уже починила: кресло в цветочек, расписанный вручную абажур, два зонтика из рисовой бумаги, старинная рама, трость с набалдашником в форме утиной головы, старый жестяной волчок, кресло-качалка и тому подобное. Эти вещи составляют мне компанию, как и обои с узором из цветков сакуры в коридоре и гравюры, которые я нашла на тротуаре и повесила у входа. «Окружай себя красотой, – говорила моя мама, – и никогда не будешь одна». Кроме Эудженио, никто никогда не был у меня в гостях.
Но сегодня мне некогда унывать. Сегодня случилось чудо – поднялась красная дверь! Я настолько привыкла видеть ее закрытой, что на мгновение растерялась. Мой взгляд падает на вывеску – висит, все такая же выцветшая: «Новый мир».
Дверь поднялась! Я не могу в это поверить. Закрываю глаза и снова открываю – не опустилась. Наклоняюсь через перила – удается разглядеть потрескавшиеся оконные рамы, тоже красные, и витрину, почерневшую от пыли. Осматриваюсь по сторонам, проверяя, не сон ли это. Кажется, все как в реальности. Табачная лавка на месте, на углу – ее владелец, как обычно, стоит на пороге, курит и разглагольствует. Дверь прачечной распахнута, через проем проглядывают ноги одного из тех многих, кто каждую ночь находит в ней приют. По небу плывут белые облака, медленно пролетает самолет. Вдалеке слышен шум трамвая. Небо будто лист бумаги, и на нем, на горизонте, вырезан силуэт церковной колокольни. Кидаю взгляд на солнечные часы, которые я сама смастерила. Тень падает правильно. Смотрю на свои руки. Все десять пальцев на месте. Подпрыгиваю, чтобы проверить, не зависну ли в воздухе, – ну да, какое там.
Всем своим существом я надеялась, что однажды эта дверь поднимется. Желала этого больше всего на свете. Если уж на то пошло, она должна была подняться ради меня. И поднялась – в самый неожиданный момент, сегодня, майским субботним утром, в семь часов тридцать минут.