– Ваша мать часто угощала чаем своих покупателей, – начинаю я, прочистив горло. – Как-то раз она угостила и меня.
– Моя мать?
– Дороти, – уточняю я, протягивая ей кусочек торта на блюдце.
Маргарет ставит блюдце на стол. Обводит нас недоумевающим взглядом.
– Но я не ее дочь.
– Как так?! – Аделаида ошеломленно на нее смотрит, забыв перевести то, что все мы и так уже поняли.
– У Дороти не было детей, – продолжает Маргарет, в растерянности глядя на нас.
Мы застыли в своих креслах, словно статуи.
– Перед самой Первой мировой войной Дороти вышла замуж за брата моей матери, Люка Фримана. Род у нас древний, уважаемый, и мать дяди Люка, моя бабушка по материнской линии, брак этот не одобрила: Дороти была из разорившейся дворянской семьи. Но настоящая проблема всплыла, когда выяснилось, что она не может иметь детей. Дороти очень хотела дочку, и не только из-за того, что все требовали от нее продолжения рода. После долгих лет безуспешных попыток мой дядя ушел от нее к другой женщине, которой уже успел заделать ребенка. Вот такая несправедливость: в то время мужчинам прощалось все, а женщинам – ничего.
Мне вспоминаются строчки из письма Дороти, где она рассказывала о своем бегстве, и в свете этого откровения они приобретают новый оттенок.
– Я не помню, когда уехала тетя Дороти: я тогда была слишком маленькой. Она, по сути, меня никогда и не знала. До нас периодически доходили слухи, что она разорена, что у нее никого нет, что она так и не смогла устроиться в жизни… и наконец, что она открыла комиссионку на окраине то ли Рима, то ли Милана.
Ни у кого из нас нет сил ни отвечать что-либо, ни выражать досаду. Мы ставим на стол свои чашки, утратив всякое желание пить чай.
– Когда мне сообщили, что она завещала мне этот магазинчик на юге Милана, я не захотела его принимать. Решила, что на нем наверняка висит куча долгов, и вообще неизвестно, какие там могут быть подводные камни. Вот почему я отказалась, даже не посмотрев на него, не разузнав о нем и вообще не особенно об этом задумываясь. Конечно, теперь, когда я сюда приехала, я вижу, что это чудеснейшее место, обустроенное энергичной, горящей своим делом женщиной. – Она улыбается нам. – Я очень тронута, что обитель моей тети вам так дорога. Что вы хотите спасти ее любой ценой. Я очень тронута, что вы мне позвонили.
Я смотрю на Анджелину, Аделаиду, Арью и Присциллу, которые, выпрямившись, сидят на обшитых парчой креслах. Перед ними стоят изящные чашки, над которыми еще поднимается пар, блюдца, на которых лежат нетронутые кусочки торта, и мне поневоле становится стыдно за нашу наивность.
Маргарет отпивает из чашечки глоток чая, хотя видно, что делает она это нехотя, и вдруг спрашивает:
– А у вас не найдется капельки виски для вкуса?
– Сбегаю в «Ничто», принесу! – восклицает Анджелина, мгновенно вскочив на ноги.
Мы молча ждем, пока она вернется. Минуты тянутся, и я вожу глазами по комнате, пытаясь не пересекаться взглядом с остальными. Зачем Дороти писала письма дочери, которой у нее не было? Отчего чувствовала эту потребность? Может быть, все эти предметы «Нового мира» нужны были ей, чтобы заполнить бездонную пустоту в ее сердце?
Мы с облегчением встречаем вернувшуюся Анджелину.
– Я понимаю и уважаю то, что построила моя тетя, – продолжает Маргарет, сделав глоток чая с виски, и я боюсь, что догадалась, к чему она клонит. – Но, к сожалению, я ничего не могу для вас сделать, – заключает она.
Я сжимаю в кармане глиняного гуся. Меня просто убивает хладнокровие Маргарет. Еще несколько минут назад я гордилась этим местом, а сейчас я вижу в нем только старый магазин, который, пусть и значил для кого-то многое в прошлом, сейчас не значит ровным счетом ничего.
Допив свой чай, Маргарет ставит чашку на столик. По комнате эхом разносится звон фарфора. Я представляю, как он прокатывается через улицу и разлетается по всему району.
– Почему бы вам его не купить? – спрашивает она с такой простотой, что волей-неволей начинаешь верить в ее искренность. – Вы молоды, горите общим проектом.
Нам? Купить магазин? Без гроша в кармане, каждая со своими проблемами…
У Аделаиды уже нет сил переводить наши жалкие ответы.
К глазам подступают слезы, но мне удается сдержать их. Я вспоминаю о синьоре Далии и говорю себе, что, пожалуй, даже лучше, что она не пришла. Избавила себя от разочарования.
– Что ж, так или иначе, я хотела передать вам вот это, – говорю я, протягивая Маргарет письма ее тети. Уже не как искорку, которая разожгла бы ее энтузиазм, а как некое подобие утешительного приза.