Мне стало легче, но прошло уже больше часа, мимо меня проехало штук двадцать автобусов, а Эудженио ни следа. Из одного из автобусов вышла огромная женщина с кучей мешков со своими пожитками и села на металлическую скамейку рядом со мной. Она вытянула опухшие ноги, чтобы дать им отдохнуть, и заговорила сама с собой.
И тут вдруг в остановившемся перед нами автобусе я замечаю объектив фотоаппарата. Он выделяется в толпе людей, спешащих в офисы. Эудженио ошарашенно на меня смотрит. Мы друг для друга все равно что видение. Только-только я собралась вернуться и вызвать полицию, как вот он, стоит себе у окошка с камерой, которую я ему подарила.
Я вскакиваю и устремляюсь к автобусу, чтобы успеть зайти, прежде чем закроются двери. Мы с Эудженио на разных концах, я пытаюсь к нему протиснуться. Не успеваю я к нему подойти, как он оживляется, радуясь, что это был не мираж, а действительно я, собственной персоной.
– Гея! Ты тоже в маршрутке! – весело и непринужденно восклицает он. И фотографирует меня.
«Мы за тебя ужасно переживали!» – хочу я сказать ему, но не получается.
Не будем забывать: мы оказались в этой ситуации исключительно по моей вине. Очень повезло, что с ним все в порядке, – по всей видимости, ничего не случилось. Более того, вид у него как у студента на экскурсии.
– Эудженио, – говорю я, беря его под руку, – поехали домой.
– Гея, посмотри в окошко, – отвечает он, показывая пальцем на улицу. Глаза у него сияют.
Я вижу скверик, большую распродажу, заправку и вереницу зданий. Вижу людей, бесконечную толпу безымянных людей. Если бы время остановилось и выдало мне фотографию этого мгновения, я бы хоть смогла дать всем этим людям имена, придумать им истории, чтобы как-то их к себе приблизить, сделать более настоящими.
Женщину, сидящую напротив нас, с крабиком на затылке, пакетами из магазина и ребенком, который повис у нее на ногах и играет в телефон, я бы окрестила Италией; круглого паренька, стиснутого рубашкой не по размеру и изо всех сил пытающегося сжаться еще сильнее, чтобы всех пропустить, – Белым Хлебом; девушку с рюкзаком для ноутбука и на высоких каблуках – Цаплей… Но время бежит, они сменяют друг друга без остановки, затянутые водоворотами собственных жизней.
– Ну что, как прошло с Маргарет? – спрашивает Эудженио, сжимая мне запястье. – Откроется твой магазин?
Мой магазин.
– Эудженио, давай выйдем и вернемся домой.
– Когда он открывается? – продолжает он, все еще надеясь, хотя наверняка уже понял. – Она не пришла?
– Пришла. Но она не дочь Дороти. У Дороти не было детей. Маргарет не будет нам помогать.
Я рассказала ему эти новости так, словно они меня не касаются, но Эудженио не обманешь.
– Он делал тебя счастливой, – вздыхает он, бросая взгляд на водителя.
Я тоже смотрю на водителя, хочу попросить его свернуть на шоссе и увезти меня отсюда, хочу почувствовать скорость, умчаться куда-нибудь подальше и послать к черту всю свою жизнь.
– Эудженио, поехали назад.
– Я не хочу возвращаться в «Ничто», на дух его не переношу. Ненавижу тамошний запах, ненавижу сидеть там за барной стойкой и смотреть на посетителей. Ненавижу липкие столы, крошки под ногами, кассу, объедки в мусорке, стаканы со следами губ, почерневшее ведро со шваброй… И еще смотреть, как мой отец заходит за стойку налить себе чего-нибудь. Но больше всего я ненавижу уставший взгляд мамы, которой приходится его терпеть. Этот бар для меня хуже ада!
Некоторые пассажиры на нас оборачиваются, но мы не обращаем внимания. Мы должны поговорить с ним сейчас или никогда, должны обсудить все в городской суматохе – в тишине моей квартиры мы никогда этого не сделаем.
– Я тоже в какой-то момент подумала… – начинаю я, но осекаюсь. Не могу. – Попробуй открыться своим родителям. Поведать им свою мечту. Рано или поздно они поймут…
– Легко тебе говорить! Тебе не перед кем отчитываться. У тебя больше нет семьи.
У меня больше нет семьи. Он сказал это с такой легкостью, на которую способен только четырнадцатилетний подросток, сбежавший из дома. Он не хотел меня ранить, но ранил. «На самом деле это у моей семьи больше нет меня», – хочу я ответить, но вместо этого перевожу взгляд на запотевающее окно. Пытаюсь отыскать в своих мыслях место, в котором можно спрятаться от всего. Возможно, единственное такое место.