Мы провожаем его взглядом.
– Ладно, пойду я, – наконец произносит Ахилл. – Окаменелости уже соскучились.
– Уж им терпения не занимать… Но в ванне одним им, конечно, лежать одиноко.
Он смеется.
– Когда на дне ящиков появится металлическая решетка, тогда и поговорим, – подмигивает он мне.
Я набираю в легкие воздуха, чтобы ответить, но возвращается Эудженио – с серебряной булавкой для галстука в руках.
– Буду носить, когда стану водителем автобуса, – объявляет он, протягивая мне деньги.
Я ищу глазами Ахилла, но он уже растворился в толпе, которая через минуту поглощает и меня. Все набрасываются на меня с вопросами, времени на размышления не остается, часы летят, и вот на дворе уже вечер.
Когда почти все посетители уже расходятся, я вдруг замечаю Трофео. Он бродит по магазину один, в спортивном костюме, уже бог знает сколько времени. Я кладу ему на плечо руку.
– Ты пришел, – говорю я.
Он оборачивается. Я пытаюсь угадать, какую разновидность молчания он использует в этот раз. Такую, когда он раздражается, потому что все идет не по плану? Или такую, когда он устал и хочет прилечь? Или же такую, когда чувствует, что ему больше нечего сказать этому миру? Нет. Это то молчание, когда он созерцает прекрасное и счастлив этим.
Он поднимает руку и держит на весу между собой и мной расписанную от руки глиняную миску. Уверена, он думает о Пеле, потому что я тоже о нем подумала, когда ее увидела.
– Молодец, – неожиданно произносит он, закончив выбирать себе вещи и глядя мне прямо в глаза.
Вот какой у Трофео голос – хрупкий и мощный одновременно, будто лед, покрывающий озеро в зимнюю пору. В жизни каждого человека случаются особенные события. Новая работа, любовь, духовное перерождение. Есть даже люди, для которых потрясением будет, скажем, нежданное открытие старого магазина или звук голоса друга, который они так долго мечтали услышать.
Я улыбаюсь ему, стараясь изо всех сил сдержать слезы, но они неукротимо катятся по щекам, будто обладая собственной волей. Как же долго они ждали своего часа.
– Ты тоже молодец, – сквозь слезы отвечаю я и думаю, что он все понял.
– Похоже, это успех, – подводит Беатриче итог в конце дня, помогая нам привести в порядок наполовину опустошенный магазин.
– Похоже, – признаю я. – Но нужно все подсчитать…
– Давайте прямо сейчас и подсчитаем, хозяйка тоже хочет поучаствовать. – И она показывает на себя.
– В общем, мы можем быть довольны, – вздыхает Аделаида, озвучив сумму выручки. Чем она точно недовольна, так это суммой краудфандинга. – На словах все молодцы, а на деле…
– Нам нужно было набрать просто невообразимую сумму, и мы набрали треть, – утешаю я ее. – Это уже немало.
– Это много. Очень много, – подтверждает Беатриче. – Надо признаться, я бы даже свой ободок не поставила на то, что вы соберете такие деньги.
– Но факт остается фактом: мы не собрали и половины той суммы, которая требуется для участия в аукционе, – замечаю я. – Мы попытались, и мы провалились.
– Попытаемся снова, провалиться с меньшим треском еще можно, – подбадривает нас Присцилла. – Я в этом разбираюсь, банкротство – моя сфера.
– И все же это было замечательно, – говорю я.
Аделаида улыбается мне потухшей улыбкой. Она зовет Арью, которая сидит на диване и смотрит с телефона мультики, и они вместе уходят домой. Только девочка машет нам рукой на прощание.
– Ничего, у вас еще шесть дней. – Беатриче легонько хлопает меня по плечу. – Кое-кто за шесть дней мир сотворил.
– У всех риелторов такое чувство юмора? – улыбаюсь я ей.
– Ой, недвижимость – это не мое… Заявляю это официально.
– Может, твой отец еще передумает.
– Он не из тех, кто передумывает, он построил на этом карьеру. Но у меня появилась кое-какая идея.
– Идея?
– Скажу тебе, когда вы подадите предложение.
– То есть никогда.
– Увидим. Я сегодня услышала достаточно воодушевленных комментариев. Никогда не говори «никогда».
Совершенно не осознавая, что я делаю, я подхожу к ней и обнимаю ее. Беатриче на секунду застывает от неожиданности, но затем обнимает меня в ответ.
Прежде чем уйти из магазина, я молча прощаюсь со всеми его чудесами – теми, у которых впереди новая жизнь, и теми, что останутся здесь.
– Мы с вами отлично потрудились, – шепчу я.
Я закрываю за собой дверь. На тротуаре напротив до сих пор сидит поэтесса. Я подхожу к ней, чтобы угостить шоколадным пирожным, завернутым в фольгу. Она поднимает глаза, без всякого удивления берет пирожное и протягивает мне листок бумаги. Впрочем, сейчас как раз суббота. Отойдя в сторонку, при свете фонаря я читаю: