А что же сейчас? Сейчас я напугана. Предпримет ли он новые попытки нам навредить? Как именно? Сумею ли я их предвидеть? Смогу ли им противостоять? А вдруг у меня не получится?
И тут я снова оказываюсь посреди леса. Зову на помощь, но меня никто не слышит.
46
Аделаида, хоть я и не прошу, берет два выходных и помогает мне прибраться в магазине. Еще недавно мы так же приводили его в порядок, но настроение было совершенно другим. Были битвы, в которых мы одерживали победу, были битвы, которые мы проигрывали, но теперь исход войны предсказать невозможно.
И снова я пользуюсь военной терминологией, я – пацифистка двадцати семи лет. Смешно. Но мне она досталась по наследству, а от наследства отречься бывает тяжело. Нередко на это уходит целая жизнь, а иногда и жизни оказывается мало.
Первые часы – самые трудные. Мы чувствуем себя оскверненными, как и все эти вещи, которые и без того столько лет томились здесь в одиночестве, а теперь на них посягнула жестокая рука человека, не испытывающего к ним ничего, кроме брезгливости. Но все же мы теперь знаем, что мы не единственные, кто верит в это место и в будущее, которое может его ожидать. Мы повторяем это себе, подметая пол, скобля потолок и очищая мебель. Анджелина принесла нам собственноручно приготовленную гуманитарную помощь и стопку газет, которую в «Ничто» оставила мировая судья. Она мне рассказала, что та перед уходом каждый день оставляет на столике по газете. От этой новости мне становится грустно: я так забегалась, что, за исключением вчерашнего вечера, совсем перестала приносить ей стихи. Я достаю из переднего кармана комбинезона «Волшебника страны Оз», потрепанного и исчерканного карандашом, отдаю его Анджелине и прошу незаметно подложить его сегодня ей на столик. Пусть будет ей хоть что-нибудь почитать, пока я не вернусь в свой привычный ритм.
Натирать гладкие поверхности газетами очень удобно, но только они неизбежно напоминают мне о том, что отец во многом был прав: наша планета висит на волоске и катастрофы стали в порядке вещей. Некоторые сценарии уже воплощаются в реальность. Натирая и полируя столы и окна, я думаю: находит ли папа утешение в том, что мир действительно катится именно туда, куда он предсказывал?
Беатриче в полнейшей ярости, требует принести ей голову врага. Я не призналась ей, что у меня есть запись с камеры, на которой видно, что это табачник. Боюсь, как бы она сразу не пошла с ней в полицию: это поставит крест на всей его жизни. Я видела его жену, осунувшуюся и бледную, и двух его дочек и не хочу, чтобы они платили за него эту цену. Мне кажется более мудрым донести до него, что у нас есть доказательства и что мы в любой момент можем предъявить их полиции.
К магазину потихоньку возвращается прежний лоск, и мы тоже начинаем чувствовать себя легче и увереннее. Нам нельзя сдаваться. Нельзя подводить тех, кто в нас верит. Мы не дадим себя запугать.
Аделаида приедет в агентство прямо из магазина, в котором работает. К счастью, аукцион начнется в час дня, как раз в обеденный перерыв, и ей не придется снова отпрашиваться – скорее всего, ее бы больше не отпустили. Придет и Присцилла.
Прежде чем отправиться на аукцион, я забежала к синьоре Далии, чтобы ввести ее в курс дела. Когда я сказала ей, что мы не собираемся сдаваться, она перекрестилась и протянула мне выцветший и потертый образок: епископ в красной мантии, в белых перчатках и в высоком головном уборе, украшенном разноцветными драгоценными камнями.
– Святой Амвросий[48], душа моя. Возьми, очень прошу.
Я выхожу из дома с Эудженио и Анджелиной. На мне, как всегда, комбинезон (с образком в переднем кармане) и ботинки, но вместо футболки на этот раз я надела рубашку Аделаиды. Она настояла, чтобы я оделась соответствующе, хотя и признала, что «мой обычный аутфит просто отпад, честно говоря».
Мы расхохотались. Она воспользовалась моментом и сказала, что мне не нужно каждый раз уточнять, что я говорю честно, ведь, пусть я чудачка и постоянно выдаю всякие странности, уж в искренности моей никто не усомнится. «И ты не должна, – добавляет она напоследок, – оправдываться за то, какая ты есть. Потому что ты совершенна и так». Я чувствую, что она давно уже хотела мне это сказать, и меня это так трогает, что я чуть не плачу. Оставьте себе эту вашу толпу, которая будет рукоплескать моим победам, – дайте мне человека, который будет болеть за меня, несмотря ни на что. Аделаида… шагом марш в мой Ноев ковчег!