У обвинителя отвисает челюсть. По залу пробегают смешки, которые перерастают в хохот. Ну да, я и не ждала, что концепция равных прав для “ночных феечек” встретит тут понимание. Проституция в Эндалии легализована и пользуется немалым спросом, но презирается всеми, от преступников и нищих до знати.
Судья издает смешок.
— Отклоняется. Продолжайте.
Приходится слушать какая я плохая-нехорошая. По национальности обвинитель тоже проходится. И по пристрастию к хашиме.
Краткий смысл речи сводится к: “Понаехали тут всякие. Работать не хотят, только ноги раздвигать. Сбивают наших мужчин с пути истинного, грабят-воруют, принимают наркотики и никакой управы на них нет. Где же наши духовные скрепы, когда же мы дадим отпор этой жадной саранче?”
Толпа встречает речь одобрительным гулом, а в конце разражается восторженными аплодисментами. Журналисты в первом ряду оживленно строчат. На запах скандала подтягиваются новые слушатели, в зале уже битком.
Даже если выберусь из передряги, мне не жить в этом городе.
Судья зевает. Его все достало, а впереди еще дело поджигателя.
— Быстрее, — поторапливает он обвинителя. — К сути.
Тот переходит к сути. Нападение. Причинение тяжких телесных уважаемому члену магистрата. Похищение денег в особо крупном размере.
При озвучивании похищенной суммы зал возмущенно гудит, а у меня в животе скручивается ледяной комок. Даже если перевести монетки из связки в либры и приплюсовать к купюрам из портмоне получится как минимум вдвое меньше.
С возмущением смотрю на Бурджаса, тот в ответ посылает мне торжествующую ухмылку.
С-с-скотина!
О моем нападении на охранника прокурор тоже не забывает упомянуть.
— Протестую! Это был неконтролируемый выброс магии, вызванный спонтанной инициацией в ответ на попытку изнасилования!
— Надо же: шлюха утверждает, что на ее честь покусились, — издевательски тянет прокурор. — Какая утрата!
До крови прокусываю губу, чтобы не дать ярости затмить разум.
— Вы утверждаете, что работниц веселого дома можно безнаказанно насиловать? Закон считает иначе.
Зал взрывается криками. На мою беду — в основном презрительными и гневными. Мужчины и женщины, богатые и бедные единодушны — проститутка не человек и защиты от произвола ей не полагается.
— Неважно кто я, чем занимаюсь и в чем обвиняюсь! Закон защищает всех граждан.
— А было ли изнасилование? — откровенно кривляясь спрашивает обвинитель. Он обращается не ко мне, и даже не к суду — к толпе. И та поддерживает его одобрительным гулом.
Скрещиваю руки на груди.
— Не было, потому что у меня проснулась магия. Но по факту жестокого обращения охраны и применения пыток заведено дело.
Снова крики из зала, но какие-то беспорядочные. Упоминание о пытках немного остудило энтузиазм.
— И что за пытки… — начинает было обвинитель, но его прерывает стук молотка.
— Это не имеет отношения к делу. Протест принимается. Продолжайте.
— С учетом всех изложенных обстоятельств требую пожизненной каторги, — завершает свою речь обвинитель. — Мы должны показать пришлым, что это наша земля, и мы не потерпим нарушения закона! Они сильны, озлоблены, не скованы нормами морали. Они наводнили наш город подобно саранче и уже чувствуют себя здесь хозяевами. Мы — добры и милосердны, но всему есть предел. Это. Наша. Земля.
Бурные продолжительные аплодисменты, переходящие в овации. Люди встают, не переставая хлопать, слышны одобрительные крики. Судья снова колотит молотком по столу, призывая к тишине, и переводит взгляд на скамью подсудимых.
Мой выход.
Глава 9. О равнодушии
— Дамы и господа, уважаемые граждане вольного города Арс. Я хочу поговорить с вами о преступлениях особого рода. Преступлении, за которое не прописано ответственности в “уложении”, за которое не спросит никто. Только самый строгий судья — собственная совесть. Я хочу поговорить о равнодушии.
Зал отзывается недовольным ропотом, и я замолкаю. Делаю паузу, обвожу взглядом зрителей.
Шансов почти нет. Факты, общественное мнение — все против меня. Но я заставлю их усомниться хоть на мгновение. Задуматься, поколебаться. Доставлю столько проблем, сколько будет в моих силах.
Взгляд выцепляет Фицбрука — тот сидит на одном из задних рядов, подавшись вперед и не сводит с меня глаз. Обиделся, не поверил, но пришел.
Толпа в зале обрела лицо и имя. Я говорю, обращаясь уже к нему. Только к нему.
— О равнодушии, с которым мы переходим на другую сторону улицы, заслышав крики о помощи. Не замечаем синяков на лицах у соседки и ее детей. Узнав об изнасилованной девушке, убеждаем себя, что она “сама виновата”. Она плохая, с ней что-то неправильно, а мы — хорошие, с нами этого не случится…