У меня нет доказательств. Только талант оратора. У Даяны красивый голос — глубокий и звучный. А я когда-то в детстве брала уроки художественного чтения и знаю, как управлять им. Когда нужно повысить, заставить звенеть, когда уронить до вкрадчивого шепота.
— С нашего молчаливого согласия не замечать подлости свершаются многие преступления. Насилие. Истязание. Работорговля. Я хочу рассказать про корабль по имени “Корунд”, который пристал в порту Арса год назад. Он проделал долгий путь.
И я говорю. Не излагаю историю Даяны сухим языком судебных протоколов, рассказываю ее, как страшную сказку. Фразы и жесты, дыхание и паузы, мимика — все служит одной цели. Загипнотизировать, заворожить толпу.
Нет, это не импровизация. Я тренировалась. Отрабатывала интонации, подбирала проникновенные слова. Сразу после того, как изучила “уложение” и поняла, что закон меня не защитит.
Остается одно — давить на эмоции.
Поразительно, но это работает. Они слушают. До тех пор, пока история не доходит до мадам Глэдис и ее методов убеждения.
— Протестую! — взвивается прокурор, разрушая сотканную моими словами магию. — Голословные обвинения без доказательств не могут рассматриваться в суде.
— Я готова предъявить доказательства хоть сейчас. Любой лекарь подтвердит, что у меня на лодыжке следы от ожогов.
— У-у-у… — выдыхает толпа. На меня смотрят. Кто-то с сочувствием, кто-то с презрением и ненавистью.
Нет, рассказ не переубедил их. Но заставил усомниться.
— А где доказательства, что эти ожоги сделаны по приказу мадам?! — упорствует обвинитель. — Мы знаем это только с твоих слов.
Судья мотает головой, словно вырываясь из власти транса. И сердито лупит молотком по столу.
— Принимается! Подсудимая, воздержись от обвинений без доказательств. И поторапливайся!
Я продолжаю, но теперь это непросто. Прокурор протестует в ответ на почти любую фразу, толпа переговаривается, оживленно обсуждая мой рассказ. Мысль что виктимблейдинг порочен, для них нова. И, пожалуй, что неприятна.
Но я все равно упрямо рассказываю про хашиму. Про полное бесправие, потерю воли и желания жить.
— Меня били и раньше. И били сильнее. Но когда ударил Бурджас в тот вечер, внутри как будто что-то лопнуло. Я поняла, что не могу так больше жить. И не стану. Что лучше умереть, чем оставаться жертвой. Что я сделаю что угодно, лишь бы это больше не повторилось. И я ударила его стулом, забрала деньги и сбежала.
Зал откликается возмущенным ревом. Я жду пока он не утихнет, не отрывая взгляда от Фицбрука. На лице лорда нечитаемое выражение, губы плотно сжаты.
Молчит… Удалось ли мне убедить вас, ваша милость?
— Вы спросите: признаю ли я свою вину? Да. Я напала на человека, ударила его и ограбила. Это преступление. Согласно “Уложению о наказаниях” за него полагается до трех лет каторги, и я честно готова отбыть их, если уважаемый суд посчитает меня виновной. Взамен умоляю лишь об одном: не оставайтесь равнодушными! Рядом с вами, на ваших глазах происходит преступление. Юных девушек крадут, продают в рабство, принуждают заниматься гнуснейшим занятием. Не проходите мимо. Пусть все, кто причастны к этой мерзости заплатят за нее!
Зал взрывается возмущенными криками. Журналисты строчат, прокурор громко протестует. Фицбрук смотрит на меня, не отрывая взгляда, под кожей ходят желваки. О да — он уловил упрек, понял к кому я обращалась.
Яростный стук молотка не сразу наводит порядок.
— Тишина в зале! — рычит судья. И смотрит на меня насупленным взглядом. Да, мне определенно удалось его разбудить, вырвать из сонной усталости. Теперь он раздражен и зол.
— Ты обвинила солидных уважаемых людей безо всяких доказательств.
— К сожалению, их нет у меня, ваша честь. Сбором доказательств должна заниматься полиция, но она предпочитает ловить беглых рабынь.
Не смогла удержаться от подколки. Фицбрук раздражено выпускает воздух сквозь сжатые зубы.
— Ваша честь, — снова подает голос обвинитель, — наказание до трех лет лишения свободы предусмотрено только при краже мелких и средних сумм. В нашем случае речь идет о грабеже в особо крупных размерах. И половину из полученных денег негодяйка уже успела припрятать!
— Все деньги, что я взяла у господина Бурджаса, были при мне во время ареста, — твердо отвечаю я. — За исключением двухсот пятидесяти ассов, которые я потратила на гостиницу и билет.
Он багровеет.
— Ты обвиняешь уважаемого члена магистрата во лжи?!