- Принимается! Подсудимая, воздержись от обвинений без доказательств. И поторапливайся!
Я продолжаю, но теперь это непросто. Прокурор протестует в ответ на почти любую фразу, толпа переговаривается, оживленно обсуждая мой рассказ. Мысль что виктимблейдинг порочен, для них нова. И, пожалуй, что неприятна.
Но я все равно упрямо рассказываю про хашиму. Про полное бесправие, потерю воли и желания жить.
- Меня били и раньше. И били сильнее. Но когда ударил Бурджас в тот вечер, внутри как будто что-то лопнуло. Я поняла, что не могу так больше жить. И не стану. Что лучше умереть, чем оставаться жертвой. Что я сделаю что угодно, лишь бы это больше не повторилось. И я ударила его стулом, забрала деньги и сбежала.
Зал откликается возмущенным ревом. Я жду пока он не утихнет, не отрывая взгляда от Фицбрука. На лице лорда нечитаемое выражение, губы плотно сжаты.
Молчит… Удалось ли мне убедить вас, ваша милость?
- Вы спросите: признаю ли я свою вину? Да. Я напала на человека, ударила его и ограбила. Это преступление. Согласно “Уложению о наказаниях” за него полагается до трех лет каторги, и я честно готова отбыть их, если уважаемый суд посчитает меня виновной. Взамен умоляю лишь об одном: не оставайтесь равнодушными! Рядом с вами, на ваших глазах происходит преступление. Юных девушек крадут, продают в рабство, принуждают заниматься гнуснейшим занятием. Не проходите мимо. Пусть все, кто причастны к этой мерзости заплатят за нее!
Зал взрывается возмущенными криками. Журналисты строчат, прокурор громко протестует. Фицбрук смотрит на меня, не отрывая взгляда, под кожей ходят желваки. О да - он уловил упрек, понял к кому я обращалась.
Яростный стук молотка не сразу наводит порядок.
- Тишина в зале! - рычит судья. И смотрит на меня насупленным взглядом. Да, мне определенно удалось его разбудить, вырвать из сонной усталости. Теперь он раздражен и зол.
- Ты обвинила солидных уважаемых людей безо всяких доказательств.
- К сожалению, их нет у меня, ваша честь. Сбором доказательств должна заниматься полиция, но она предпочитает ловить беглых рабынь.
Не смогла удержаться от подколки. Фицбрук раздражено выпускает воздух сквозь сжатые зубы.
- Ваша честь, - снова подает голос обвинитель, - наказание до трех лет лишения свободы предусмотрено только при краже мелких и средних сумм. В нашем случае речь идет о грабеже в особо крупных размерах. И половину из полученных денег негодяйка уже успела припрятать!
- Все деньги, что я взяла у господина Бурджаса, были при мне во время ареста, - твердо отвечаю я. - За исключением двухсот пятидесяти ассов, которые я потратила на гостиницу и билет.
Он багровеет.
- Ты обвиняешь уважаемого члена магистрата во лжи?!
- Ну что вы. Должно быть, господин Бурджас просто обсчитался. Уверена, он найдет недостающие сто двадцать либров в своем особняке, если хорошенько поищет. В конце-концов, кто берет к проститутке деньги, которых хватит на покупку дома?
Смешки, издевательские выкрики. Да, тут я не ошиблась - большинство зрителей в глаза не видели таких денег. И зажравшийся чиновник, который шляется по борделям с суммой, сравнимой с годовым доходом небогатой семьи, уже не вызывает симпатии.
Зачем Бурджас лжет? Не похоже на месть в ответ на унижение. Да он сам себя унизил и ославил этим судебным разбирательством, как я бы не смогла никогда!
Значит, дело именно в либрах. Пытается утаить деньги от кого-то из семьи?
Судья снова колотит по столу, наводя тишину. Недобрый взгляд напоминает, что здесь не суд присяжных. Общественное мнение важно, но вторично, моя судьба зависит от решения вот этого рыхлого человека в черной мантии.
А он устал и хочет домой.
- Это мое право! - подает голос возмущенный Бурджас. - В тот день я продал склад с ворванью и хотел отпраздновать хорошую сделку. На беду обмолвился при девке о своей удаче.
- Не было такого! - вскакиваю я. От возмущения перехватывает горло. - Он разбудил меня оплеухой и сразу же начал орать…
- Кому вы верите?! - перебивает меня обвинитель, патетически обводя зал рукой. - Уважаемому члену магистрата или шлюхе, пристрастившейся к дурному зелью.
- Я эти деньги заработал, а не украл,- достоинством добавляет Бурджас, и шерсть на его бакенбардах воинственно топорщится. - Любой, кто умеет трудиться мог бы быть на моем месте.
Зал свистит и гогочет. Мысль что любой при должном старании может получить две сотни либров приятно греет самолюбие горожан. Чувствую, как неотвратимо теряю инициативу и симпатию толпы.
Но главный человек сейчас в зале - это судья. А он смотрит на меня и молчит, уже не пытаясь угомонить зрителей. По круглому лицу непонятно какие мысли бродят под этим черепом.
- Защита закончила свою речь?
- Да, ваша честь.
- Хорошо.
Три удара молотком, какие-то особенно торжественные и громкие.
- Встать! Суд вынес решение.
Встаю, сжимая повлажневшие ладони в кулаки. На кону моя жизнь.
- Суд вольного города Арс вынес решение - виновна.
Зал приветствует эти слова восторженными криками. Сердце падает, но я еще держусь. Вина может быть разной. Многое зависит от того признают ли за мной эти несуществующие либры.
Но следующие слова судьи уничтожают последнюю надежду.
- Даяна Кови виновна в нападении на мирного жителя, причинении телесных повреждений и похищении ста двадцати либров. С учетом всех озвученных обстоятельств суд приговаривает подсудимую к десяти годам каторги. Половина выручки, начисленной за ее труд, будет перечисляться в городской муниципалитет, вторая половина на счет господина Бурджаса, в качестве компенсации.
Внутри все обрывается. С силой жмурю глаза, чтобы не плакать.
Десять лет...
Ладно, переживу, справлюсь. И на каторге как-то существуют. Через десять лет Даяне будет двадцать девять - вся жизнь впереди. А с учетом того, что у нее волшебный народец в дальних предках, я проживу долго. Не меньше трехсот лет.
Лишь бы выбраться.
Пытаюсь вспомнить все, что знаю о пенитенциарной системе Эндалии. Тюрем в нашем понимании тут нет, только камеры предварительного заключения. Приговоры так или иначе сводятся к принудительным работам - фактически то же рабство, но на временной основе, позволяющее “выплатить долг обществу”.
Какие работы? Разные. Мне, уроженке двадцать первого века воображение при слове “каторжник” подсовывает бородатого немытого мужика в колодках, который убивается где-то “во глубине сибирских руд”. Но из рассказов Роя Фицбрука я знаю, что это не так. Каторжники трудятся на обычных заводах и мануфактурах, иногда их выкупают у государства богатые горожане, чтобы взять в качестве личной прислуги.
Звучит невесело, но уж точно лучше, чем рабыней в борделе. Хотя долговое обязательство в двести либров перед мадам Глэдис с меня тоже никто не снимал.
Но с ним я разберусь позже, надо решать проблемы по мере поступления.
Открываю глаза. Вовремя - обвинитель как раз заканчивает шушукаться с Бурджасом и подает голос:
- Ваша честь, потерпевший оформил прошение, - в руках прокурора словно по волшебству появляется бумага, явно подготовленная заранее. - Он готов выкупить долг Даяны Кови перед обществом и взять преступницу в личное услужение.
- Клянусь, что сделаю все, чтобы исправить это заблудшее дитя, - самодовольно добавляет Бурджас.
От ненависти и страха у меня темнеет в глазах.
- Нет! - вырывается отчаянный крик.
- Да, - он довольно скалится. - Ты еще станешь у меня достойным членом общества, грязная шлюшка.
- Пожалуйста, ваша честь! - как ни стараюсь сдерживаться, голос дрожит. - Что угодно, пусть будет любая, самая грязная работа! Только не это… вы не можете продать меня этому мерзавцу!
Взгляд мечется по толпе в поисках поддержки, но натыкается лишь на довольные и злорадные лица. Зал не на моей стороне. Суд вынес справедливое решение, шлюха получила по заслугам. А неудобную речь о равнодушии можно забыть - кто же прислушивается к словам уличной девки.