В эпоху застоя двойственная природа потребления наконец вышла на первый план. В это время, по выражению социолога А. Береловича, советское общество «полностью решает проблему физиологического выживания и превращается если не в общество потребления, то, во всяком случае, в такое общество, которое стремится потреблять»[5]. В СССР развивалось производство бытовой техники — холодильников, телевизоров, стиральных машин, появилась индустрия моды, в том числе молодежной, во многом копировавшей западную, все больше людей покупали автомобили. Мало того, удовлетворение материальных потребностей граждан было провозглашено важнейшей задачей государства и впервые получило приоритет над тяжелой промышленностью[6]. Одновременно с этим растущее благосостояние все сильнее осознавалось как этическая проблема: когда потребление стало массовым, размышления о «мещанстве» как воплощении индивидуалистических бездуховных тенденций, противостоящих жизни «ради идеи», распространились в прессе, кино и книгах[7]. Экономическая задача повышения уровня жизни и его реальный рост как никогда остро столкнулись с морально-идеологическим целеполаганием общества[8].
Наконец, еще одной точкой противоречия между экономикой и идеологией стал вопрос социальной дифференциации населения. Советский проект объявлял своей задачей борьбу с неравенством. Предполагалось, что советское общество будет состоять из рабочих, крестьян и служащих и все они будут обладать примерно одинаковым уровнем денежного достатка[9]. Однако если различия между классами и профессиями не должны были приводить к имущественному расслоению, то степень преданности режиму и вклад в «общее дело» могли служить основанием для определенного рода дифференциации. В сталинские годы рабочие-стахановцы, высокопоставленные чиновники и знаменитые ученые вознаграждались привилегиями и имели более высокий уровень жизни, чем обычные граждане[10]; в позднесталинский период в СССР даже возник своего рода преуспевающий средний класс[11]. У этого «богатства», однако, была важная особенность: его санкционировало государство. Социальное расслоение определялось не только и не столько размером заработка, сколько санкцией властей, идеологической установкой. Благополучие строилось в первую очередь на привилегиях, то есть получении материальных благ сверху, а не на покупке их за самостоятельно заработанные деньги. Закон жестко ограничивал все возможности для независимого от государства обогащения, и у обладания большими суммами денег всегда был налет криминальности. Вопросы о том, может ли советский человек быть «богатым», правомерно ли существование в социалистическом обществе различий в уровне жизни, а также кто и за что может получать материальные привилегии, оставались актуальными на всем протяжении советской власти.
Все эти противоречия: отношение к Западу и его валюте, проблема потребления и социального расслоения — на начальном этапе существования СССР представляли собой, скорее, потенциальную угрозу. Необходимость строительства нового мира и вера в революционные идеалы «оправдывали» экономические компромиссы. Введение НЭПа с его возможностями легального обогащения «частников», закупки оборудования за рубежом и привлечение иностранных специалистов для нужд индустриализации, спецснабжение партработников считались временными мерами на пути к коммунизму. Они объяснялись масштабностью проекта переустройства общества и ожиданием большого будущего. Однако по мере иссякания революционного импульса и затвердевания политических форм противоречие между идеологическими постулатами и экономическими реалиями становилось все более острым.
5
6
См., например:
8
Об эволюции отношения к потреблению в СССР см. также:
9
10