– С нами Бог! Поможем братьям!
Кто-то отбросил свой факел в сторону, освобождая руки для меча, кое-кто метнул ошметок огня в лица имперским солдатам. Толпа повстанцев ввалилась в настежь открытые ворота. Ситуация мгновенно переменилась – солдат Беро смяли числом. В тесноте могли сражаться только те бойцы, которые оказались в первых рядах, но на смену павшим мятежникам тут же вставали новые. Капитан Мориц, уже не чая победы, рванулся вперед, пытаясь добраться до зловредного Клауса.
– Это ты все подстроил, еретический пес!
Бретон только расхохотался:
– Ты прав, шавка императора-беса!
Толпа временно разъединила их, бой шел ожесточенный, остатки гарнизона форта готовились подороже продать свою жизнь – на призрачную пощаду не надеялся никто. Убитых и тяжелораненых топтала разгоряченная сражением толпа, на трупах спотыкались с бранью, покалеченные цеплялись за ноги товарищей, умоляя помочь им подняться, но уцелевшим было не до милосердия. Полусотня лучников под командой сержанта вскарабкалась на стену и попыталась сверху стрелами осыпать врага, но сумятица мешала отделить своих от чужих, залп равно поразил и еретиков, и имперцев.
– Богом в душу ударенные дураки! – взревел капитан Мориц, получив добрую стрелу в мякоть левого плеча.
Он обломил древко стрелы (наконечник так и остался в руке) и продолжал махать мечом. Кровь стекала по клинку на рукоять.
Бретон раздвинул толпу как мог, собираясь сразиться с капитаном гарнизона.
– А, это ты, бывший поп!
Мориц Беро попытался достать ересиарха мечом, но затупившийся клинок только бессильно скользил по прочному хауберту. Тьма уже рассеялась, превратилась в серые, как дым, предрассветные сумерки. От моря робко поднималась дымка. Над поредевшей толпой отчаявшихся и рассвирепевших людей, над грудами еще теплых тел, над скопищем битого камня и лужами бурой грязи нехотя занимался хмурый, оскверненный рассвет. Богохульства и мольбы безнадежно загубили утреннее затишье.
– Сдавайтесь, капитан, – предложил Бретон. – Хватит кровавого балагана во славу тирана.
– С предателями не договариваюсь, – отрезал Мориц Беро.
– Зря бранитесь. Если ваши люди прямо сейчас сложат оружие, их не тронут. Убитых не поднять, но кто выжил – тот выжил, мы не будем увлекаться местью. Идет такой договор?
– Не верю.
– Клянусь душой, я не лгу. Тот, кто не преследовал братьев, будет пощажен.
Беро нехотя опустил оружие, подумал, потом протянул меч-полуторник Клаусу.
– Ладно, я согласен… Эй, парни, я не стану возражать, если вы сложите оружие.
Деморализованные люди со звоном бросали клинки – на булыжник; швыряли оружие в кровь, в грязь, на истоптанную землю.
– Пропади оно все пропадом – удача отвернулась от нас.
Разоруженных пленников скопом загнали в пустой сарай. Дверь подперли колом, выставили часовых.
Четверо бретонистов, один из них брат Арно, поднесли носилки и опустили их к ногам ересиарха. Лоб Арно перетягивала тряпка, на ней уже запеклись бурые пятна.
– На носилках Штокман.
Бретон склонился над умирающим. Силач-мечник был бледен до синевы, веко здорового глаза сделалось восковым.
– Кто? – коротко спросил ересиарх.
Ответ пришел от легко раненого пикинера – тот безуспешно пытался ладонью зажать неглубокий порез на ребрах.
– Беро распорол Штокману брюхо и оставил на земле, сказал «пусть умирает сам».
Бретон опустился на колени рядом с носилками и осторожно поцеловал раненого в лоб:
– Прощай, брат. Отпускаю тебе грехи вольные и невольные… Унесите его, и устройте получше. Как только он умрет, сообщите мне. А теперь остается сделать еще одно дело.
Вперед вытолкнули капитана. Бретон с минуту рассматривал его с холодным отвращением.
– Вы слышали все, Беро. Учитывая обстоятельства, по отношению к вам я считаю себя свободным от любых клятв.
– С чего бы это? Из-за Штокмана? Там, где дерутся, там иногда и убивают.
– Пустая отговорка.
– Для тебя сойдет и такая. Будь ты проклят, лжец и подлец! – ты ищешь повода нарушить обещания. Не трогай хотя бы моих людей – они сдались, поверив в твои обещания.
– Еще бы не поверили, у них не было выбора. Впрочем, я не собираюсь расправляться с беззащитными, печальное исключение сделано только для тебя.
Арно стоял рядом, устало опустив голову. Клаус Бретон заметил, что помощник готов свалиться с ног.
– Ты серьезно ранен?
– Нет, брат. Немного рассечен лоб.
– Тогда почему ты такой бледный?
– Я не вижу, какого цвета у меня лицо.
– Ты выглядишь больным.
– У меня все время болит вот тут – за грудинной костью…
– Если верить Нострацельсу, в этом месте живет душа. Ступай, отдохни как следует, и гони прочь мрачные мысли.
– Я уйду только тогда, когда не буду тебе нужен.
Подвели еще десяток пленных – из тех, кто попытался укрыться в укромных уголках. Ересиарх прошелся вдоль вереницы побитых, перепуганных людей.
– Восьмерых заприте вместе с остальными. Меня интересуют вот эти двое – тот и вон этот, их пока оставьте.
Один из оставленных – высокий русоволосый человек с чернильницей на шее растерянно и тоскливо смотрел на тела, кровь, изрубленные доспехи. Бретон присмотрелся к пленнику.
– Слава Господу! Рад видеть вас, Хронист Адальберт Россенхель.
Второй пленник – пониже ростом, постарше, оказался перемазан землей, словно кто-то специально растер по его лбу и щекам горсть влажной глины. С покрытого подсохшей коркой лица холодно смотрели настороженные глаза.
Ересиарх пригляделся повнимательнее и почти беззлобно рассмеялся:
– Вот это маскировка! Смойте с него грязь.
Заскрипела ворот, бадья упала в прозрачную темноту колодца, разбила гладь воды и вернулась полной. Пикинер, размахнувшись, окатил Людвига из ведра. Советник вытер с лица остатки размазанной жидкой глины, Бретон одобрительно кивнул, осмотрев результат.
– Приветствую тебя, фон Фирхоф, плут из плутов, верный пес императора-беса.
– Здравствуй, Клаус.
– Обыщите его, братья.
Пикинер тщательно обшарил одежду советника.
– У него нет гримуаров, только стилет.
– А теперь поднимите их вон на ту площадку, и капитана Морица тоже. Я поднимусь следом. Солнце взошло, ночь кончилась, пора и нам кончать затянувшееся действо…
Оказавшись наверху, у самого гребня стены, Бретон посмотрел вдаль, на нежно-муаровую морскую дымку, потом перевел взгляд на берег залива; в лагере императорских войск курились костры. Черные точки – солдаты в броне, словно термиты, усеивали склоны холма.
– Тебя, Фирхоф, как пойманного лазутчика, следовало бы немедленно повесить на самом видном месте – повыше, в назидание остальным. Твое счастье, что ты мне нужен, надеюсь проверить, насколько ценит жизнь собственного друга император-бес. Судьба оборачивается по-всякому, наверное, этого хочет Бог. Свяжите ему руки, братья – я не хочу, чтобы он после боя затеял драку.
– Как поступить с Хронистом?
– Держите под охраной в бывшем доме капитана.
– А этого – тоже запереть? – указал кто-то на Людвига.
– Нет, пусть пока останется, у меня есть для него полезное и поучительное зрелище.
Мятежники увели Адальберта и подтащили поближе Морица Беро – при свете солнца стало заметно, что блестящая кольчуга капитана разрублена в нескольких местах; шлем потерялся, смертельно уставший комендант форта нетвердо стоял на ногах, голова его клонилась на плечо, из раненой руки и разбитого носа сочилась кровь.
Бретон задумался, потом почти вежливо обратился к пленнику:
– Я не хочу продлять расправу. Хотите оставить тьму заблуждения, капитан? У вас есть возможность раскаяться перед Богом и присоединиться к нам. Вы хороший солдат – замените мне мертвого Штокмана.
Беро только покачал полуопущенной головой – темная струйка медленно стекала по подбородку. Несколько вишневых капель упало на сапоги ересиарха.