Выбрать главу

– Сотоварищи мои! – начал свою речь бывший бандит. – Рыцари и оруженосцы Церена предали нашего императора, отчего с ним приключилось скверно. Они опозорили нашу Империю, поэтому уничтожать их всех – это творить великое благо…

– Что это он говорит? – изумился бывший император. – Я не верю ушам своим. В то время, как от меня отвернулась аристократия и гвардия, я, оказывается, нахожу поддержку в умах и душах этих простых людей…

– Не очень-то обольщайтесь, – прошептал в ответ фон Фирхоф. – Они любят вас потому, что не надеются больше увидеть на троне Церена. Ваше несчастье способствует их грабежам. Даю слово чести – я предпочел бы иметь дело с Клаусом Бретоном. Тот был классическим мятежником, но человеком приличного воспитания, и хотя бы не имел скверной привычки лазать грязными пальцами в миску с похлебкой…

Отряд Шенкенбаха тем временем продолжал ужин в описанной советником манере. Потухший камин разожгли, использовав остатки поломанной скамьи. Котел с мутным супом булькал на огне.

– Друг мой, ты не узнаешь вон того, рыжебородого, глуповатого с виду крепыша со шрамом вместо левого уха? – понизив голос, обратился к советнику Гаген.

– Конечно! Это Хайни Ладер, мой спаситель в Толоссе. Не знаю, какими судьбами его занесло в эту странную компанию, и не представляю, благом или злом обернется эта встреча, если он нас тоже узнает.

Бывший солдат тем временем перебрался поближе к гостям, устроился прямо напротив фон Фирхофа и без церемоний заглянул под его опущенный капюшон.

– Здравствуйте, господин Людвиг! Зря вы этак занавесились – я-то вас все равно узнал.

Людвиг откинул капюшон.

– Тише, во имя всех святых. Не кричи. Как ты здесь оказался?

– Я уволился из роты капитана Конрада после того, как от нее осталось два десятка человек, и поступил на службу к вождю Шенкенбаху.

– Выбор до крайности неудачен. Очнись! Ты рехнулся – вспомни Толоссу, кем там был Шенкенбах?

Блики разожженного в камине огня плясали на лице наемника. Светлые глаза Ладера оставались пустыми и странно неподвижными.

«Он почти ничего не помнит, забыл даже лицо императора», – с ужасом понял фон Фирхоф. «Прошлое стерто, уничтожено – если не совсем, то из памяти Ладера наверняка. Это еще один прощальный привет Хрониста».

– Что ты намереваешься делать дальше, Хайни Ладер?

– Сражаться с предателями-баронами и с уэстерами.

– А потом?

– Сейчас никто не заглядывает в будущее – не больно-то там может оказаться весело.

– Ты знаешь, чье поместье сожгли, в чьем доме мы сейчас ужинаем?

– А какая, к дьяволу, мне-то разница? Пять дней назад здесь не осталось в живых даже крысы… Только вон та худая белая собака, и сама хозяйка – она теперь собственность вождя.

Людвиг всмотрелся в подсвеченную камином и факелами полутьму зала. На дальнем конце стола расположившийся на председательском месте Шенкенбах в который раз осушал очередной кубок, на его коленях котенком устроилась растрепанная пепельноволосая красавица с круглой и наивной мордашкой, в этой женщине Адальберт Хронист без труда узнал бы младшую баронессу Гернот.

– Дама, видимо, не из пугливых.

Ладер философски пожал плечами:

– А чего ей бояться? Настоящие воины не истребляют шлюх.

Людвиг охотно согласился и добавил:

– Зато бывший министр империи теперь не чувствует себя в безопасности. Ты не поможешь нам незаметно уйти?

– Я бы рад всей душой, да и лошади ваши пока не съедены, однако за выходом наблюдают, эти молодцы, мои новые друзья, не теряют чутья даже во подпитии…

– Песню! Желаем песню! – загорланили друзья Шенкенбаха.

Откуда-то принесли лютню. Гернот покинула колени бандитского главаря, кое-как попыталась настроить инструмент и, подобрав драные юбчонки, ловко вскарабкалась на скамейку. Уселся поудобнее и приготовился слушать, подбодрив себя очередным возлиянием, вождь – он явно гордился талантами любовницы. Ветер бросал горсти снега в забранные мелкими стеклами окна, от ледяных порывов дрожали свинцовые рамы, в каминной трубе зловеще гудело, одну сторону длинного зала опаляло жаром горящих дров, в противоположном конце царил нестерпимый холод, и изморозь осела на стенах.

Свист зимней бури смешался со звуками расстроенного инструмента, и женщина низким простуженным голосом запела о любви. Фирхоф скептически морщился, отстукивая такт на крышке стола, Ладер осклабился, император молча следил за тем, как корчится в камине оранжевый огонь.

– Ты слишком много пьешь, друг мой Людвиг.

– Разве? А я этого и не заметил.

– Зато заметил я.

– Вам не кажется, государь, что в пении этой женщины присутствует совершенство? Я хочу сказать, что оно совершенно подходит и к обстановке, и к обстоятельствам.

– По-моему, она избита, больна и отчаянно боится. Сейчас самое время уйти, двери больше никто не караулит. Молю Господа, чтобы голоса этой несчастной хватило еще на две-три песни.

Фирхоф нехотя отставил кубок. Все трое – Ладер, советник и император поднялись и незаметно выскользнули наружу. В малых покоях дома царила темнота, нигде ни плошки с фитилем, ни факела – немного света давали лишь тусклые отблески луны, которые проникали сквозь разбитые окна.

– Уходим.

Двор встретил их ветром, морозом и поземкой мелкого снега. Голодные лошади покорно ждали в пустой конюшне.

– Господин Людвиг, я еду с вами.

– Не промахнись, выбирая дорогу, это опасно, к тому же у тебя нет коня. Хотя, мой жеребец вынослив – сядешь сзади?

Они оседлали и вывели лошадей. Император, который до этого момента почти все время молчал, поднял руку, твердо указывая в пронизанную метелью пустоту.

– Смотрите!

Из трубы на крыше дома вылетел густой сноп искр, язык огня вырвался и лизнул настил кровли.

– У них горит сажа в трубе. Сейчас начнется изумительный фарс.

Крыша сначала нехотя тлела, потом разом вспыхнула, повалил густой дым, впрочем, почти не видимый в темноте, с дымом смешался столб неистового, яркого огня. Хотя мороз ночи почти прогнал опьянение, Людвигу казалось, что в извивах пламени он видит глумливый профиль демона Клистерета.

– Оставь меня, дьявольское наваждение…

Должно быть, люди Шенкенбаха не совсем утратили остатки благоразумия – в доме поднялся нечаянный переполох, в окнах замелькал свет.

– Скорее, прочь отсюда!

Император ударил шпорами коня, и жеребец его понесся галопом, молотя копытами мерзлую землю. Фирхоф замешкался на минуту, давая Ладеру возможность вскарабкаться на спину лошади. Он вздрогнул – кто-то с кошачьей ловкостью подошел незамеченным и коснулся рукой стремени.

– Ах, это вы?

По бледному круглому личику красавицы Гернот катились крупные словно бусины слезы.

– Благородные мессиры, умоляю, ради всего святого, заберите меня с собой…

Неистовый вихрь ночи нес мелкий снег, луна почти полностью скрылась, снежинки таяли на пепельных волосах, на полуобнаженных плечах и щеках женщины. Некогда дорогое, но сейчас порванное и захватанное грязными руками платье жалко обвисло.

– Вы раздеты, вас хватятся, и у нас нет третьей лошади.

Гернот молча плакала, Хайни Ладер хмыкнул:

– Почти все беды моей жизни проистекают от баб. Из-за потаскушки-альвисианки я некогда потерял ухо, из-за тинокской ведьмы – большую часть императорской награды, а из-за этой голубки сейчас потеряю жизнь…

Он спрыгнул со спины лошади, стащил с себя плащ и набросил на плечи женщины.

– Садись на лошадь… Я подержусь за ваше стремя, господин Людвиг, придется удирать на своих ногах – как и пристало пехоте.

При свете луны, наполовину окутанной облаком, они выехали со двора, пытаясь нагнать церенского императора, провожаемые стонами метели и нарастающими криками людей Шенкенбаха. Бандиты разом высыпали во двор, крыша уже полыхала вовсю, но никто и не подумал ее тушить.

– Среди нас лазутчики! Держите беглых!