— У вас нет сердца?! — Складывалось ощущение, что кто-то играет на публику и открыто пробует себя на актерском поприще.
— Представьте себе — нет, — издевательски ответил Овандори.
Мне, да и, наверное, уже всем стало уже очень интересно, что на это ответит пафосный Вачовски, но…
Пафоса не случилось.
Раздался легкий звон высвобожденного из ножен металла, и совсем иным, холодным, обманчиво мягким, с едва угадывающимися повелительными нотками голосом неизвестный Вачовски произнес:
— А вам никогда не говорили, что ложь провоцирует сильное желание проверить полученную информацию?! Так, что там у вас по поводу сердца?
Я села на постели от неожиданности, да и весь университет, казалось, затаил дыхание, шокированный подобным поворотом событий.
— Уууберите кинжал! Откуда вы его достали вообще?! Это что, черный металл?! От него же раны не заживают! Я… вы… я…
— Так я могу пройти к магистру Аттинуру?
— Ддда-дда, конечно, не смею вас ззззадер-живать.
— Вы очень любезны.
После чего вновь зазвучал соловей, но было уже поздно — все всё слышали.
И на лекции в этот день собирались, будучи крайне заинтригованными.
В столовую я теперь, при драконах, могла ходить, но сегодня не особо хотелось: есть под всеобщими взглядами после случившегося вчера — дело не слишком приятное. Так что, свернув в служебный ход, я спустилась со второго этажа на первый и уже собиралась идти дальше, как вдруг услышала тихое:
— Тсс, Миладка.
Остановившись, огляделась и увидела стоящего в скрытой полумраком нише служителя Ноштру, работающего одним из садовников в университете. Мы с господином Ноштру были давно и хорошо знакомы, а в прошлом году я вылечила его дочь от чахотки, тогда-то Имаджентеро и выучила. Просто ничего другого помочь ей бы уже не смогло, а университетский целитель отказался в принципе смотреть ребенка.
Быстро подойдя к господину Ноштру, я уже хотела было спросить, что случилось, как мужчина, схватив меня за руку, притянул к себе и развернул лицом к коридору, закрыв мне рот ладонью.
Это было предусмотрительно.
Очень предусмотрительно.
Потому что, когда на пыльном полу начали отпечатываться следы невидимого зверя, я едва не закричала. Садовник же держал меня ровно до тех пор, пока зверь не скрылся в проходе, ведущем в общий коридор и оттуда в столовую. Проходе, по которому собиралась пройти я!
— Это, — шепотом начал господин Ноштру, — появилось часа в четыре утра. По самой темени. Я чего внимание обратил — Айван Горски в саду ошивался. Сам. Ходил, но не курил. Ты же знаешь, Горски шмалит всегда, как печь прохудившаяся, а тут ни сигарки. Я и насторожился. Знаешь, напрягает, когда что-то идет не так, тревожит это. И стало быть, постоял там, неподалеку, за деревьями. Недолго стоял. Вскоре глядь, идет мужик, и подошвы сапог его синим светятся, ну знаешь, как охранительный ваш контур, когда первокурсниками были и столько силы в него вбухивали, что магические линии сверкать начинали, а вы до комнат ползком добирались от переутомления. Но не суть, Миладка. Суть-то в том, что шел мужик, подошвы светятся, а следов… следов нетути. Ни единого. Я так понял, потому-то и светилась у него подошва-то. И знаешь, он такой подошел и спрашивает: «Вещь ее есть?» Ну я-то сразу и смекнул, что о тебе речь-то, после всех-то событий не догадаться сложно было. А Горски ему: «Вот, перчатка ее». Перчатки-то твои где, Милада?
И руку убрал.
— Не знаю, — ответила, вспоминая, что вчера не брала их, кажется. Или перчатки взяла, а варежки остались в комнате?
— Одна не ходи, — начал напутствовать господин Ноштру. — Зверь этот, кем бы он ни был, нападать при всех не станет, драконы же тут, но вот одной по служебным переходам ходить брось, опасно это. Идем, в столовую провожу.
И он проводил, по пути поведав о Тари, его доченьке младшей и девятой, что в эту зиму родилась, и о том, что студенты при драконах присмирели, никто больше по ночам кусты и молодые деревья никем не обламывает, так что налаживается, жизнь-то.
Я так не думала, я все время мысленно рисовала отпечатки невидимых лап и пыталась понять, какому зверю они могут принадлежать. То, что на нем чары невидимости, это уже понятно, но…
И тут мне стало нехорошо.
Потому что на нем не было никаких чар невидимости! И иллюзий тоже не было! Благодаря жемчужине от воздушника я свободно видела и через первое, и через второе, значит, зверь не казался невидимым — он им просто был!
— Господин Ноштру, мне не в столовую, мне в библиотеку нужно, — остановившись, сказала я.