Да, так вот, последняя история. В сущности, там никакой истории нет, можно сказать, одна развернутая галлюцинация. Все произошло, когда она съела несколько десятков псилоцибиновых грибов. За что я их уважаю — они устраивают такую психотерапию, какую не в силах придумать и осуществить ни один человек. Хотя «на поверхности» не делают практически ничего.
Итак, лес, грибная поляна, осенний полдень. «Сова» собрала и съела грибы одна (уже не первый раз в жизни). Вот какая была ее основная идея в это время: что у нее совсем нет «женской энергии». Что той энергии, что у нее есть, хватит только на то, чтобы забеременеть, выносить и умереть при родах. Такую она себе лелеяла мрачноватую фантазию — не нам судить, насколько реальную. И вот она будто бы ела грибы, чтобы понять, где и как этой женской энергией можно зарядиться.
Через какое-то время ей захотелось двигаться, и она стала танцевать. Она стала двигаться легко и бездумно, все быстрее и быстрее, пока не закружилась вихрем и не упала на землю. Когда она подняла голову, то увидела, что прямо перед ее лицом из земли торчал сучок. Ну очень определенной формы. И когда она узнала это форму, появился Он.
Она назвала его «Великий Хуй». Он был огромным, выше деревьев. Тем, кто не знаком с переживаниями такого рода, я попробую объяснить: это не совсем галлюцинация, потому что мозг знает различия между «реальными» деревьями вокруг и таким видением. Однако видение субъективно обладает очень четкой структурой, постоянной во времени, и занимает сознание покруче деревьев. Если у вас болит зуб — происходит примерно то же самое: ваше внимание очень занимает нечто, что больше никто вокруг не видит и не чувствует.
Итак, «Сова» увидела Великий Хуй, и сразу поняла, что с такими не шутят. Он возвышался и парил горделиво и победоносно, не очень обращая на нее внимание. У нее появилось чувство, что она попала внутрь древнеславянского ритуала. Все, что потом говорилось, как-то пелось в особом постоянном ритме, речитативом, и слова были тоже славянские, древние. Это — пересказ пересказа, так что слов нам тех не услышать.
Она сказала ему нечто вроде: «О Великий Хуй! Где мне найти свою силу?» «Ты наказана, — ответил он. — Ты наказана за то, что соперничала со мной». Какое- то время эти слова повторялась и как бы «зависли», а моя подруга видела проносящиеся картинки тех моментов своей жизни, когда она действительно «отворачивалась» от великой силы. Сделанного не вернешь, это было понятно. «Что же мне делать, Великий Хуй?» — взмолилась она. «Смирись и молись», — был ответ. Она стала на колени и поклонилась. Она действительно возжаждала прощения и знала, что больше ниоткуда она его не получит. Слова ее молитвы были не очень понятны ей самой, но были архаичны и шли в том же самом ритме, тем же речитативом.
Через какое-то время Великий Хуй как бы кивнул ей и стал таять в воздухе. Прощение, вероятно, было даровано, хотя никто ничего определенного не сказал, и она не была в этом уверена. Но Хуй исчез, и больше делать было нечего. Она почувствовала, что хорошо бы сейчас отойти в безопасное пространство, лучше «женское». Она отползла к березе (было очевидно, что береза — женский дух) и в изнеможении легла на траву. На живот. Какое-то время она просто лежала, но ритуал продолжался: в том же ритме шелестела трава и березовые листья, напевая ей теперь что-то успокаивающее и родное.
Сколько еще пролежала она — неведомо (а внешне вообще могло пройти три секунды), да только в какой-то момент почувствовала она сзади себя плотное тело. Это тело совершенно недвусмысленно залезло к ней под одежду и начало ее трахать. «Не трахать, а теплить, бери слова получше», — сказало существо. «А ты кто такой?» — спросила наша героиня. «А я Ебун Ебучий», — ответило существо. После этого ответа уже было совершенно понятно, что делать: расслабиться и получать удовольствие. Что «Сова» и стала делать.
Ебун Ебучий поработал долго и на славу, а когда исчез, все нутро ее было залито той самой горячей волной, которая — уже было яснее ясного — и была той искомой «женской энергией». Постепенно улегся ветерок и вместе с ним затих древний ритуал. Она почти не запомнила тех слов, что лились как песня; разве что остались красивые слова «он меня вытеплил». Теперь она могла родить и выжить, теперь она вообще была готова к новой жизни. Образ мрачной хиппи, и так раскачанный за последние годы, распался.
Та женщина, которая мне рассказывала всё это, уже не очень напоминала «тысячу одежек». А напоминала она. ну, баба и есть баба. Всё, короче, было при ней.