Потом закончилась группа, и кто не разъехались сразу, устроили пьянку. Молодое сухое вино в нашей деревне пьется легко, а по мозгам шибает сильно. Я пил, мне кажется, меньше всех, а вот Аленушка — прилично. В какой-то момент я ушел гулять, а гости хохотали, орали какие-то тупые шутки и вообще отрывались по полной. Так бывает, особенно когда группа «недоработана»: важные темы остались, но они не реализованы. Тревожность, нагнетенная семинаром, вырвалась наружу.
Я гулял, вначале печально, потом повеселел. По дороге зашел к знакомым, мы выпили чаю, поболтали по-деревенски. Я возвращался почти трезвый и думал, что уже все спят, и я тоже сейчас пойду спокойненько лягу.
Но не тут-то было. За столом сидели теперь уже совсем пьяные участники, и их атмосфера казалась мне непроницаемо замкнутой для постороннего взгляда. Аленушку я услышал раньше всех, еще издалека. «Все мужики — козлы!» — вопила она. «О, привет, козленок!» — замахала она рукой, когда я подошел. Все потеснились, и я сел. «Что, козленочек, невесел? — обратилась она ко мне. — Что головушку повесил?» «Не встает, едрена мать!» — продолжил парень напротив. «Мне на девок поебать», — включился в игру еще один.
Тут я вообще разозлился. «Да идите вы на хер, пьяные морды, — подумал я. — Ты с ними работаешь-цацкаешься, а они над тобой же стебутся!» Агрессия на психотерапевта — в теории как-то принятнее (это я такое слово сейчас выдумал). Отдельно мне не нравилось то, что один из парней обхватил Аленушку за бока и свободно так оглаживал.
Потом они принялись обсуждать рога, вывешенные у меня перед входом в дом. Это я люблю, по внутреннему своему язычеству; там висят и козьи черепа, и бараньи, как у избушки бабы Яги. «Это Митя свои рога не на голове таскает, а вешает!» «Аленушка, пойди их потри, чтоб заблестели!» И все в таком духе, хамском, но смешном. Я опять немножко выпил и решил расслабиться.
Думал я про козлов, рога, 34-ю гексаграмму И Цзин и тайну мужеско- женского притяжения. Я представлял себе, как занимаюсь любовью с Аленушкой, и параллельно думал: «Ну на кой?» Теперь она была совсем другой: раскрасневшейся, наглой, опасной. Я расслабился и стал ей любоваться. Все равно это было самое для меня интересное за этим столом.
А потом — не помню как — веселье улеглось, куда-то делось, все опьянели уже грузно и куда-то разошлись. И остались мы с Аленушкой одни, уже не за столом, а на тропинке сада. Я вел ее спать, довел до кровати, уложил и сел рядом. Она обмякла и молчала.
Я сидел и поглаживал ее, но чувствовал, что она где-то далеко, а я обычно не любитель «трахать тело», так что я сам постепенно засыпал безо всяких к ней приставаний.
Я, кажется, уже собирался уходить.
Как вдруг она сказала: «Ой, мне страшно!» А потом: «Где я?»
Я постарался ей спокойно это объяснить, но она плохо меня слышала. Она стала повторять: «Где я? Где моя мама? Где Лёша? (Лёшей звали ее мужа) Где Митя? (ее брат был моим тезкой). Отведи меня к нему! Г де мама? Г де я?»
Я редко пью и поэтому плохо понимаю алкогольные состояния. Я бы позвал Ленку, но ее-то как раз не было (обычно она спала в том же домике, а тут отправилась невесть куда, и уже скорее всего до утра). Я обхватил руками лицо Аленушки и стал медленно объяснять: «Ты в Вороне. Я Митя. Мама с Лешей и Митей далеко. Ты завтра к ним поедешь» — и все в таком духе.
Но у нее началась какая-то истерика, она махала руками так, что сильно билась о кровать и стенку. Тут я уже испугался и совсем протрезвел. Что ее мучило я не знал. Что с ней делать — еще меньше.
Еще довольно долго я пытался ей что-то объяснить, но она была в своем кошмаре, и совершенно явственно меня не слышала.
Потом вдруг в какой-то момент она схватила меня за руку и спросила: «Ты Митя?» Я сказал: «Да». Она вцепилась в мою руку намертво и попросила: «Мне очень страшно. Ляг со мной».
Уже когда я ложился, я понимал — или мне казалось, что я понимаю — что она принимала меня за своего брата. Потому и стала успокаиваться. Она сказала: «Обними меня» — и вжалась ко мне в плечо. Я стал гладить ее, и она расслабилась. Я накрыл нас одеялом, и вопрос «Ты думаешь, я твой брат?» вертелся у меня на кончике языка, но я его не озвучивал. Она была горячей и мокрой.
Я не пишу порнографии, но мне кажется важным для этой истории, что она засунула руку мне в штаны и обхватила член. Теперь она уже совсем успокоилась. Я спросил: «Хочешь?» — и она замерла, застыла. Ее как парализовало. А я, как уже отмечалось, не люблю заниматься любовью с Мертвой Царевной. Я чувствовал где-то здесь «подставу», и постепенно у меня в мозгах стало кристаллизоваться ясность того самого, что я называю видением. Я знал, в чем тут дело. Да и не надо было быть особым Шерлоком Холмсом, чтобы всё это понять.