Уже совсем без сил, я открыл глаза, написал список тех, кому теперь был «должен», и мгновенно заснул.
И вот вам результат.
По первому пункту: я никому про это не рассказал и со временем прилично подзабыл.
Где-то через полгода я обнаружил у себя прядь седых волос — но не на голове, а «стыдно сказать где», и в игривом расположении духа ее удалил. И только когда сделал это, вспомнил про «колдовство» и понял, что теперь я отдалил получение Грин-карт на некий неопределенный срок. Правда или нет, но они получили Гринкарты удивительно поздно, находясь в стране уже пять лет. У меня уже была новая седая прядь.
Вот еще милая деталь: Грин-карты ждали не только мои родители, но и мой младший брат. Документы их всегда ходили вместе, жили они вместе, и в моем сознании были как-то естественным образом слиты. То есть когда я говорил про Грин-карты родителей, я имел в виду их троих. Но «формализм» магии (в моей фантазии) подвел: родители Грин-карты получили, а вот братик нет. Что-то типа «документы потерялись». Он получил свою еще через полгода, уже незадолго до гражданства.
Про сны милой девушки я ничего не знаю.
А то, что я стал прилично более веселым человеком — ну, это очевидно.
Гоп-ля-ля!
История о том, как я побогател
Посвящается Косте Пухову, мудрому китайцу
If I were a rich man.
Начинается эта история с декабря, когда я лежал в углу комнаты с прилично разрубленной топором ногой. Лежал уже несколько дней, двигаться почти не мог, зато мог думать. И думал я над тем, как же я оказался так глубоко в жопе (удар топором по ноге был, на самом деле, кульминацией довольно длинной цепочки неудач). До определенной степени я это понял. Не буду подробно объяснять; достаточно сказать, что это было связано с семейными отношениями, с моими играми с женой.
Присвистнул я и решил из жопы выбираться.
В феврале я приехал в Россию, без ансамбля; и без денег. Тут и начинается сама история, которая про деньги. В декабре их тоже не было — то есть уже начались долги. Но это было как бы нормально, привычно, да к тому же сезонно (уже третий год тогда в нашей семье). Когда я приехал в Россию, мне, конечно, надо было подзаработать. Я попробовал это сделать привычным способом — провести психотерапевтическую группу; но она не собралась, причем это была уже третья несобравшаяся за зиму группа, вполне достаточное число для образования устойчивого, то есть значимого ряда. Никаких концов вокруг видно не было.
И тогда вот что я сделал — я поехал в малознакомый город и стал жить там в квартире, которая большую часть дня стояла пустой. Я решил, как любимый мой Веничка: «Сперва разрешить мысль, а потом миллион». Мысль была очень определенной: между мной и деньгами стояли мои многолетние убеждения. Не то, чтобы я понял это впервые; но уже много лет этот процесс был на самотеке. Деньги приходили сами, я очень редко сильно двигался, чтобы привлечь их. С другой стороны, они приходили в очень небольшом количестве, а я давным-давно привык жить так, чтобы тратить мало и скромно. Мой месячный бюджет, чтобы быть точнее, за последние годы составлял от ста до двухсот долларов (насколько я прикидывал, я никогда не знал точно). Я всегда (это я тоже знал давно) «рубил» проекты, где я мог бы заработать за раз больше четырехсот долларов. Как-то отходил в сторону. Это отлично работало, пока я жил один; более-менее работало, пока мы были вдвоем с женой (которая совсем не зарабатывала); и стало работать совсем плохо, когда родился ребенок.
Итак, первое, что я хотел сделать — это выяснить, ЧТО держит меня в бедности. Я взял тетрадь и стал расписывать. Это не была единой причиной; налицо был целый комплекс убеждений. Я сидел в пустой квартире и терпеливо расписывал весь узел. Вот этот пресловутый «комплекс убеждений» и был узлом; я постепенно стал представлять его как запутанный веревочный узел у себя в животе. В этот узел входила масса всякой всячины: и детские привычки (средней советской семьи), и идеалы бедности наподобие Франциска Ассизского, китайских даосов или первых хасидов; параллельно представления о том, что бедность — это ближе к духовности, чем богатство; и что богатство портит душу и лишает свободы; и привычный образ «сиротинушки» и еще довольно много такого подобного.
Свобода и духовность — это очень серьезные для меня понятия. Если деньги им противоречили, то деньги шли другой дорогой, это понятно. Но мне быстро (день на третий, вероятно) стало очевидно, что тут сплошные нескладушки. Обязаловка быть бедным была явственной духовной (внутренней) несвободой. Это был первый удар сознания по старой схеме. Второй произошел, когда я стал искать аргументы, почему бы мне стоило разбогатеть. Я провел параллель между деньгами и женщинами. Женщины тоже по многим понятиям ударяли по свободе и духовности — и тем не менее я почти никогда не делал серьезных попыток избавиться от своих любовниц во имя Великих Ценностей. Женщины одновременно были для меня хорошим образцом «своей» энергетики — их мир всегда мне был близок, в нем я чувствовал себя легко и адекватно. Коренным вопросом стал для меня такой: стал бы я отказываться так же легко от женщин, как отказался от денег, по тем же причинам? Четким ответом было: нет!