А вот-ка посмотри ты на меня! Давай, давай, больной, смотри, ведь я — твое лекарство! Ну-с, что же за лекарство, посмотрим.»
Онегин прошел к зеркалу.
«Красив! Здоров! Румянец на щеках! Сил столько, что могу. уу-ух! Друзья мои, позвольте снять рубашку! У вас так жарко. Хочу тебе я показать (и Ольге), как мускулы играют! Не могу — так силы много! Нет, ты пощупай, Ленский! И ты, прелестница моя! И денег много! Хвалиться глупо и нехорошо, но пьяным можно! Понимаешь, Ленский? Благоучтивость мне велела прятать, но пьянство открывает, как всё есть на самом деле! Ты, друг мой, ведь не в обиде на меня?»
И Ленский заверил, что нет. Ему и вправду нравился Онегин, и мускулы его, отточенные светом лампады, и бурные речи, в которых нельзя было не увидеть правды.
«А что ж тебе, Оленька, я нравлюсь?» — спросил Онегин.
«Нравишься», — сказала Ольга.
«И ты мне нравишься, моя душенька. Сколько лет уже смотрю на тебя — все налюбоваться не могу. Это мне не от вина так хорошо, это оттого, что ты глядишь. Ну-ка, иди, садись ко мне на колени!»
«А можно?» — Ольга повернулась к мужу.
«Да уж иди, коли хочешь!» — махнул рукой тот.
«А хочу!» — и Ольга прыгнула на колени к Онегину.
Следующие полчаса Онегин качал Ольгу на коленях и что-то шептал в ухо. Ольга смеялась. А Ленский смотрел на них и испытывал многие чувства. Ревности, кажется, не было в нем. Гораздо сильнее задевали его слова Евгения, и он все силился понять их внутреннюю правду. Счастье жены ему тоже нравилось — вечно недовольное лицо, которое она обращала к нему уже несколько месяцев, смерть как надоели.
«А знаешь, брат, — вдруг обратился к Владимиру его друг, — мы тут с Ольгой хотим прокатиться. По снежному лесу! Тебя позвали бы с собой, но ведь с тобой горячка! Она нынче твоя подруга! Но без благословенья твоего, конечно, никуда мы не поедем. Что ж, Ленский?»
«Что ж, Ленский?» — повторила Ольга.
«Езжайте, Бог с вами», — сказал Владимир.
«Неужто отпускаешь?» — спросила жена.
«Друзья мои, вы самые близкие мне люди, и коли счастье вам — так и мне счастье. И вот еще. Ты, Оленька, замучила меня своею ревностью. Все время так выходит, как будто я ужасный ветрогон, изменщик, грязная скотина, а ты такая ангелица, чистота, сама невинность! И я рад, что вижу сейчас наружи ту правду, что понял и чувствовал раньше. Мы одинаковы с тобой, и это же прекрасно! И я надеюсь, что теперь ты тоже будешь это знать, и ревности не будет больше в нашем доме! Вот это было б драгоценное лекарство! Так что езжайте!»
И Владимир, уставший от длинной речи, откинулся на подушку.
Онегин подошел к нему:
«Спасибо, друг! Так выздоравливай быстрее!»
«Я лень, ты — нега!» — ответил ему Ленский. «До встречи!»
Что же добавить к этой сказке? Разве продолжение. Ленский быстро выздоровел, а как совсем поправился, поехал в Петербург налаживать дела. Дела его пошли, безусловно, лучше — хоть и не поступив на постоянную службу, добился он в свете признания и важных финансовых выгод. О новом сборнике его стихов восторженно писал Белинский. в общем, Ленский, что называется, принял урок. Разве что поднять имение у него еще долго не получалось.
Онегин сохранил с ним дружбу; с Ольгой же скорее ее потерял. Они по- прежнему нередко виделись, но Ольга предпочитала говорить с ним разве мельком и на самые поверхностные темы. В ее глазах все происшедшее той ночью было ужасной ошибкой, в которой виновато вино и злая воля рока. Она замкнулась в своем доме и хозяйстве пуще прежнего. Муж чаще жил в Петербурге, она выбиралась туда редко.
Она училась у Татьяны сидеть у окна и смотреть, как осенние Пушкины улетают в теплые края, на прощание красиво курлыча. Татьяна же по-прежнему явно привечала Ленского (хотя бранила его за недостаток внимания к семье). Однажды, оказавшись рядом на прогулке, они заговорили о взаимной приязни, такой теплой и долгой, и Татьяна спокойно сказала, что видела бы в Ленском прекрасного и желанного любовника, кабы только он захотел того и взял на себя отвлечение внимания мужа. Когда Ленский заикнулся, что обманывать друга он не хочет, а напротив, хочет быть с ним открытым и честным, Татьяна сказала, что вот этого она ни в коем случае не допустит. «Знать об изменах Бог не велит», — сказала она, — «кабы я что-то о нем узнала — бросила бы и ушла в монастырь».
Так и осталось.
Болюшко (Олины боли)