Какой-то назойливый запах проникал в каюту, но Кагот не обращал на него внимания, продолжая методично записывать числа одно за другим, пока его не привлек шум: кто-то бежал по палубе и кричал. Кагот прислушался.
– Пожар! Горим!
И тут только до него дошло: оладьи! Там на раскаленной сковороде горят оладьи!
Отбросив тетрадь, Кагот выскочил из своей каюты и ринулся на камбуз через заполненную вонючим, горьким дымом кают-компанию. Дым и гарь встретили его в раскрытой двери камбуза, где орудовал едва одетый Амундсен. Ворвавшись туда, Кагот увидел разъяренное лицо начальника экспедиции, вымазанный в саже большой острый нож, напоминавший плавник хищной косатки.
– Идите в свою каюту! – услышал он грозный окрик. – Вы здесь больше не нужны!
Кагот покорно вернулся в каюту. Разбуженная шумом и криками Мери сидела на своей койке.
– Все, – сказал ей Кагот мрачно, – кончилась наша тангитанская жизнь…
Странно, он не чувствовал ни сожаления, ни даже раскаяния. Как будто прервался долгий неспокойный сон, он наконец проснулся и надо заниматься привычными, может, иной раз даже скучными делами, то есть надо просто жить.
Одев девочку и выпустив ее на палубу погулять, Кагот принялся собирать свои нехитрые пожитки. На самом дне рундука хранился его дорожный мешок из мандарки – выбеленной нерпичьей кожи. Снял со стены барометр, свою первую тангитанскую вещь. А вот тетрадь. Погладив обложку, Кагот положил тетрадь на самое дно вместе с запасом новых, еще не заточенных карандашей. Что еще? Кагот открыл стенной шкафчик и увидел постельное белье, которое так ни разу и не постелил на свое ложе. Интересно, каково лежать на белоснежной материи? Жаль, что не довелось попробовать. Все некогда было, да и забыл он, что в шкафу спрятана материя для сна.
Он огляделся. Вроде ничего не осталось. Его чукотская одежда, в которой он пришел на судно, хранилась на палубе, в холодной кладовке. А эту, наверное, надо сдать.
Кагот вздохнул и сел на койку.
Придется возвращаться в ярангу Каляны. Больше некуда. Она, наверное, не будет против: ведь тангитан, на которого у нее были слабые надежды, переселился к Умкэнеу… Что же, может быть, это судьба? Она хорошая женщина и всегда заботилась о Мери…
Выходит, что Северный полюс увидят без него. Самую вершину Земли. Взойдут на нее и, быть может, вспомнят Кагота. Интересно, вспоминают тангитаны здешних людей, когда возвращаются на свою землю?
Послышался стук в дверь, и в каюту просунулась голова Сундбека.
– Иди, Кагот, завтракать.
В кают-компании было пусто. На столе оставался только один прибор. Кагот сел. Сундбек принес омлет из яичного порошка с беконом, поджаренный вчерашний хлеб, масло, джем и кофе и, восставив все это перед Каготом, сам уселся напротив.
– А где Мери? – спросил Кагот, принимаясь за еду.
– Она играет на льду, – сообщил Сундбек, с сочувствием глядя на него.
– Я собрал свои вещи, – сказал Кагот. – Только детские не успел.
– Но тебя пока еще никто не гонит с корабля, – сказал Сундбек.
– Однако я больше не могу оставаться здесь, – вздохнул Кагот. – Вы все были очень добры ко мне…
– Мне жалко, что Мери, которая так привыкла к здешней жизни, снова вернется в ярангу, – сказал Сундбек.
– Что делать? Она родилась здесь и, видимо, не предназначена для другой жизни…
– Ну пусть она побудет с нами, пока мы не отплывем. – В голосе Сундбека слышалась неподдельная теплота. – Мы все так привыкли к ней…
Однако Каготу не сразу удалось покинуть корабль. Во время обеда между членами экспедиции произошел разговор, который отсиживавшийся в своей каюте Кагот не слышал.
– Прежде чем объявить Каготу о том, что он уволен и должен, естественно, покинуть корабль, – начал Амундсен, – мне бы хотелось довести до вашего сведения это мое решение. У вас есть какие-нибудь соображения?
Все молчали. Всем было тягостно. Амундсен продолжил: