Светлана на шаг опережает меня и резко поворачивается. Я хочу приступить к допросу, но она начинает первой, и начинает весьма круто.
— Эта гитара всё ещё с тобой? Выкини её немедленно!
— Выкини? — всего я ожидал, но не этого.
— Забудь, оставь, но чтобы её при тебе не было!
И после этих слов появляется памятное по тому воскресному вечеру ощущение, что я прям-таки обязан выполнить всё, что она говорит. Но сейчас этот приказ не настолько силен, к тому же я сознательно ему сопротивляюсь, и желание подчиниться быстро проходит.
— А какого, я извиняюсь, хрена, я должен это сделать?
Светлана сдвигает свои тёмные брови, но видит, что на этот раз её фокус не удался. Тогда, с выражением уже даже не грозным, а скорее отчаянным, она размахивается и бьёт ногой по чехлу. Из-под бабушкиного плаща раздаётся хруст, он негромки, но для меня он хуже грохота обваливающегося дома: я уже один раз имел дурость раздолбать гитару и знаю, что такой звук означает полную и окончательную гибель деревяшки. Тихий дворик плывёт в моих глазах, и я кидаюсь на Светлану с намерением схватить за горло и задушить эту сволочь на фиг. Но воспитание не позволяет: когда её шея оказывается в моих руках, я вдруг понимаю, какая она тонкая и нежная. И вся девушка — хрупкая, слабая, чуть надави, и сломается.
Может быть эта хрупкость-слабость женская сродни вонючей струе у скунса, то есть веками отработанный защитный рефлекс, но он срабатывает: начни Светка сопротивляться, я б не остановился. А так — отпускаю руки с ощущением, что чуть было не совершил недостойное. И запала только и остаётся, чтобы банально выматериться, и всё — концерт окончен. Я поднимаю чехол с обломками, он теперь совсем бесформенный, и поворачиваюсь к подворотне, а мужичок, поняв, что больше ничего интересного не будет, вновь приникает к бутылке.
Голос в спину:
— Теперь ты её выкинешь?
— Пошла ты! — не удержался я всё-таки, обернулся: — Скажи спасибо, что я в руки себя взял.
Насчёт «спасибо» — это я губу, конечно, зря раскатал. На лице у Светланы написанное многое, но этого слова там явно нет.
— Лёша, подожди. Я тебе объясню сейчас.
— Ну?
— Леш, со мной общаться — опасно. И по этой гитаре тебя найти могут. Странно, что до сих пор не нашли.
— И кто же? КГБ[11], наверное, из подразделения психотронной войны?
— М-м-м… Да. А ты как догадался? — от удивления Светланы разит фальшью и наигранностью.
— Видишь ли Света, у меня на такие рассказики аллергия. Один мой знакомый тоже всё Комитет поминал, ловят, мол,— дело к женитьбе шло, а он вдруг передумал. Ну и придумал себе легендочку, гад. А у тебя что за история? Если интересная, то в «Огонёк» снеси, денег заплатят.
Света, похоже, расплакаться готова — не иначе как ещё одна защитная реакция. «Девочка маленькая, несчастная. Накормить, пожалеть, защитить». Однако говорит она достаточно спокойно:
— У меня не история для «Огонька»! Про КГБ я, конечно, наврала, да, но какая разница, кто тебя на части рвать будет!
«На части рвать… „Где Володя? Частью вот тут, и в комнате ещё осталось“…»
— Леша, Леша, что с тобой!?
— А… а что со мной?
— Ты прямо побелел весь. Что случилось?!
— Да так, ничего. Пойдём отсюда куда-нибудь.
Мы вновь проходим через маленький туннельчик и окунаемся в арбатскую толпу. Гитара в чехле из бабушкиного плаща осталась там, в тихом дворике.
Через двадцать минут мы со Светой уже в «Бисквите» — притулились в углу стойки и вдумчиво поедаем взбитые сливки с мороженой клубникой. В зеркальном потолке отражаются наши макушки, и, несмотря на серьёзность темы, я время от времени поглядываю вверх, полюбоваться отражениями. Ничего конкретного о своей истории Светлана так мне и не сказала, всё равно, дескать, не поверю, и вообще: меньше знаешь — крепче спишь. Заверяет только, что она ни в чём и ни перед кем не виновата, а всё, что происходит — жуткое стечение обстоятельств, формулируя это вековечным «Так получилось». Я понимающе киваю и предлагаю:
— Вообще говоря, у меня есть несколько старых приятелей, которые сейчас отираются в разных слоях Комитета. И ещё один парнишка, у которого папаня полковник тех же кровей. Можно попробовать…
11
Если дело происходит в 1992-м (см. выше), то, очевидно, оговорка — КГБ был расформирован в декабре 1991-го. Впрочем, это может быть указанием, что дело происходит в 1991-м, а с днями недели автор напутал.