— Лёша, ты очень хороший…
«Ну, всё. Дальше можно не продолжать. После заверения в том, что я хороший, последует „но“, и какая-нибудь объективная техническая, или политическая причина».
Однако Светлана не подозревает о моей догадливости и продолжает:
—…но я не хочу быть сейчас с тобой. «Блин! Ясный перец, хотела, так была бы!»
— Я понимаю, ты меня увёз, спрятал, я тебе должна быть благодарна, и я тебе действительно благодарна, но… не в такой форме, если можно? Или, если всё-таки нельзя… Постарайся недолго?
«А вот это уже оскорбление!»
Я резко встаю с дивана и отвечаю настолько ровно, насколько получается:
— Я в платных услугах не нуждаюсь. И вообще, если ты думаешь, что я тебе помогаю с намерением представить счёт… Когда, как говорится: вот Бог — вот порог. Стоимость продуктов отдашь потом, обслуживание — за счёт заведения.
Лицо Светланы темнеет — наверное, она покраснела, но в сумерках цвет не заметен.
— Ну хорошо…— начала резко, но запнулась, и дальше как будто другой человек говорит: — Извини, Лёш, я ведь понимаю всё. И я честно, хотела, чтобы тебе было хорошо, за то, что ты обо мне заботишься. Но не получилось, я просто не могу с вами…
— Уже на «вы»?!
— Ой, нет, это я случайно[13]. Если ты совсем обиделся, то я уеду.
— Не то чтобы обиделся,— говорю я честно.— Но огорчился. Ладно, проехали. Раз уж романтическое уединение не получилось, пойдём-ка сбродим, позвоним Насте. Только подожди, я телефон найду.
— Тут надо со своим аппаратом ходить.
Пока я отыскиваю телефон, Светлана успевает надеть те немногочисленные части туалета, которые я всё-таки успел с неё снять, и продеть руку в петлю фотоаппарата. Наверное, она считает, что эта обмыленная коробка придаёт её образу законченность?
Добираться до хибарки, в которой находится единственная на весь посёлок телефонная розетка, приходится уже в полной темноте, и лишь одинокий фонарь впереди, как раз над этой хибаркой подвешенный, по мере сил исполняет роль путеводной звезды. Другой пользы от него нет, скорее вред. В посёлке недавно провели газ, и теперь вся дорога покрыта полузакопанными ямами и кучами земли, возвышающимися над общим уровнем. Фонарь их вроде бы высвечивает, но за каждой неровностью оказывается чёрная густая тень. В эту черноту, как в лужу, то и дело опускается моя нога, так что спотыкаюсь я из-за этого постоянно, как тот конь из пословицы.
Сама улица образована двумя непрерывными глухими заборами, и лишь небольшое изменение их высоты показывает, что мы прошли один участок и идём вдоль следующего. Собаки, за этими заборами живущие, передают меня и Светлану по эстафете, и я представляю, как бы звучали их сообщения в переводе на человеческий язык: «Полкан, отбой, Барбос, голос, Бобику приготовиться!»
Под фонарём оказывается оживлённо: компания подвыпивших мальцов, у одного в руках — «Электроника-302»[14], оглашающая окрестности неизбежными воплями про белые розы да злые морозы[15]. За дверью их приятель уговаривает приехать каких-то Машку с Анжелкой, перемежая свои аргументы однообразными «ну, в натуре!». Светлана на молодёжь смотрит без опаски, и моим планам успокоить её прикосновением надёжной мужской руки не суждено сбыться.
Парнишка так и не уговорил своих дам, и ребятишки удаляются, а я подсоединяю аппарат. Разговор с Настей проходит достаточно спокойно: известие о моём самовольном вселении она воспринимает без большой радости, но и немедленно выметаться не требует — на большее я пока и не рассчитывал, всё равно надо будет самому с ней встречаться и объяснять, что к чему. Выхожу под фонарь повеселевший и вижу, что у Светы тоже настроение изменилось, но в другую сторону.
— Что такое, Свет, что случилось? Всё хорошо, я почти договорился…
— Пойдём скорее!
— Да в чём дело? Что не так?
— Дома объясню.
«Ваше дело, мадам!»
Мы поворачиваемся спиной к свету и трогаемся в обратный путь по тем же колдовыбоинам и под тот же лай. Правда, теперь кроме голосов тех собак, которые живут за ближайшими к нам заборами, грозные гавканья слышны и с дальнего конца улицы — не иначе кто-то нам идёт навстречу…
Точно, идёт. Высокий худой мужик в светлом спортивном костюме, в кроссовках и при тёмных (это в такую-то темень, пижон) очках! У ноги семенит собака, такого же, как и костюм, белёсого цвета, коротколапая, без хвоста и, всем своим видом, вызывающая ассоциации с чудовищно разросшейся крысой — может быть дело в том, что в свете фонаря её глаза светятся по-крысиному красным? Пока я разглядываю псину, пижон перешагивает кучу мелкого тёмного гравия, а вернее это шлак из какой-нибудь котельной, и становится нам поперёк дороги.