Вот откуда летела стая этилонов, подумала Мона. Но произвести такой разгром они не могли. Да и следы огромных когтей на стенках повозок не их дело. Тогда кто? Те чудовища, от которых она пряталась в пещере? Похоже, что да. И где были проводники тагалоры? Она оглядела скорбное место ещё раз. На земле валялись останки только её соплеменников. Скорее всего, решила она, перед ней печальный результат экономии. Бет ведь предупреждал их тогда. Хотя вполне может быть, люди не дождались тагалоров и решили двинуться в путь без них. Её нога задела что-то на земле, и она опустила взгляд вниз.
Среди травы лежала половина небольшой кисти руки с откушенными пальцами. На одном из сохранившихся обрубков было обручальное колечко из золота, которое скатилось с пальца от удара. Мону согнуло пополам и вырвало. Она выпрямилась, дрожа вытерла ладонью рот и глубоко вздохнула, стремясь привести себя в норму. Затем чисто машинально нагнулась и подняла кольцо с земли. Было заметно, что оно совсем новое, его не проносили и месяца. Девушка цинично усмехнулась, вспомнив свои мечты. Тщательно вытерев, покрутила украшение в руках. Зачем-то смущённо оглянулась и, неуверенно примерила его на палец. Кольцо было почти впору. Оно с некоторым усилием налезло на её палец, а вот снять кольцо обратно Моне не удалось. Подёргав и покрутив его на пальце, Мона махнула рукой. Потом, как-нибудь она с ним разберётся. Забравшись в седло, девушка дёрнула повод вьючной лошади и постаралась поскорее покинуть место трагедии.
Гроза, наконец, разразилась. Над скалами грохотал гром, сверкали молнии. С неба сплошным потоком хлынул ливень. Земля между камнями превратилась в сплошное месиво, затрудняя подъём в гору. Было уже около полудня, когда Мона добралась, наконец, до пещеры, где оставила свой фургон. Она, стряхивая с ресниц капли дождя, с трепетом смотрела на вход в пещеру, прикрытый колючими лианами. В животе было как-то пусто и неприятно. Она растерянно подумала, что до сих пор не придумала, что рассказывать о себе людям. У неё нет ни какой внятной истории, которую можно было бы рассказать соплеменникам, складно объясняющей её нахождение в Долине ожидания в одиночку, без своего каравана.
Представить дело так, что её оставили в оплату за проход, а тагалоры передумали её брать и кинули на месте стоянки – по меньшей мере, глупо. Кроме того, сама передача её в оплату – уже несмываемый позор. Сказать, что отбилась от своего каравана? Интересно, как это возможно, если тагалоры заставляют отъезжающих из долины, убирать за собой всё, даже навоз. И вообще, пристально следят за всеми пришедшими из-за песков. Мона перебирала всевозможные причины её присутствия в Долине и отбрасывала их одну за другой, как глупые, нереальные или неубедительные. Она даже устала от этого занятия и решила подумать об этом чуть позже, а пока не мокнуть под дождём, зайти в пещеру и забрать оттуда свой фургон.
Девушка спрыгнула со своей лошади и, ведя её и второго коня за повод, зашла в пещеру, рассудив, что ревус уничтожен уже как год назад. Кобыла дернула головой, увидев повозку и поняв, что её сейчас запрягут. Мона покрепче перехватила повод и обернулась на лошадь. В глаза бросилось кольцо до сих пор красовавшееся на её руке, которое она так неосторожно натянула на палец. Идея, пришедшая ей в голову, была поистине гениальной и, как всё гениальное до смешного простой. Настроение моментально поднялось. Детали она продумает по дороге к перевалу. Руки привычно делали знакомую работу и вскоре фургон, отчаянно скрипя, выехал из пещеры и покатил по направлению к Долине ожидания. Мелькнула мысль, что надо бы посмотреть, что есть в оставшихся в пещере повозках, но Мона отогнала её от себя. Трогать их всё равно, что беспокоить трупы в могилах. Она и так взяла грех на душу, забрав кольцо.
Гроза прошла. Ветер гнал разрозненные тучи по небу, открывая глазам яркие синие лоскуты чистого неба. Добравшись до перевала, Мона остановилась и оглянулась на великолепный вид, открывающийся сверху. Время повернулось вспять. Ей показалось, что прошедший год был кошмарным сном и, наконец, она проснулась. В это было бы легко поверить, если бы не жгучая горечь в груди. И это всё, что ей осталось от несбывшихся надежд, поруганной и разбитой первой любви, в букете с туманным будущим.