– Неужели они устраивают гладиаторские бои? – удивился император.
– Скорее, ритуальные поединки, август. Они настолько искусны в этом, что от арены невозможно оторвать взора. Но их мужские бои часто заканчиваются без крови. Даже в схватках со львами. А женские, когда сходятся девы и секут друг друга кнутами…
– Без крови не бывает настоящего гладиаторского боя! – отчего-то засмеялся Антоний. – Кровь на арене – необходимое зрелище! Освежает чувства и разум!
– Что посоветуешь мне, Лука? – дружески спросил Юлий.
– Будучи подростком, я ездил со своим учителем на виллу к олигарху Роману, – консул как всегда говорил обстоятельно. – Для урока по анатомии. Мы изучали забальзамированное тело человека.
– Авездра была в Египте и наверняка видела мумии.
– Но это тело необыкновенных размеров. Мумия атланта! Гиганта в четыре человеческих роста! Или даже более того.
Император ощутил легкий толчок надежды.
– Почему же эта мумия не в моей регии, а на вилле олигарха?
– Когда-то она находилась в регии, август. Но при Октавиане ее продали с торгов, чтобы достроить корабли на тарквинийской верфи. Продали очень дешево, вместе с другими предметами, составлявшими гордость империи.
– Где эта вилла?
– Недалеко от Ромея, по Триумфальной дороге.
Комит относился к молодому удачливому консулу с нескрываемой предвзятостью и в другой бы раз оспорил его предложение, однако сейчас лишь что-то шепнул префекту города, и тот, отделившись от свиты, помчался к спрятанной за форумом коновязи. Свита облегченно вздохнула, но император угрожающе понизил голос.
– Что еще есть чудесного в империи? Что мне показать Артаванской Сокровищнице?
– Когда в Ромее нет хлеба, грех искать зрелищ, – ворчливо проговорил понтифик. – Чудеса творит господь, и нам следует помолиться ему, чтоб явил нерукотворное чудо.
– Молись, – велел ему император. – О сниспослании чудес.
– Корабль варваров! – спохватился Антоний. – Варяжский хорс, летающий по волнам против ветра!
Приближенные вновь оживились, а комит торжествовал, с достоинством поглядывая на соперника.
Юлий остановился возле колесницы.
– Он стоит на берегу за эмпорием, август, вместе с другими трофейными кораблями, – объяснил комит. – А по величине в три раза больше, чем самая большая пентера! Никто в мире не строил таких кораблей!
– Почему я ничего не знаю об этом? – спросил император и замолчал, вспомнив о своей провинциальности.
Антоний тоже стал осторожнее, поскольку упоминание о победах императоров, правивших до гражданской войны, были неприятны Юлию.
– Корабль захватили очень давно. Кажется, еще при императоре Марии, который первым ходил покорять северных варваров, называемых варягами.
– Прежде чем показать его Авездре, – жестко сказал Юлий, – я должен посмотреть сам. Прикажи спустить его в Тибр.
– Это невозможно, август, – мягко вступил консул.
– Почему?
– Смола, которая двигала корабль против ветра, отвердела еще при Марии. – Обстоятельность Луки иногда раздражала императора. – Ее долго изучали ученые мужи, чтобы раскрыть тайну варварского рецепта, но воспроизвести сложную смесь не удалось. Смолу потом использовали как благовония, окуривая спальни старых патрициев, имевших молодых жен. А при триумвирате отпилили нос корабля, чтобы украсить ростральную колонну и присвоить себе старую победу над варварами. Варяжский хорс – это уже миф, август.
Конечно же, получивший великолепное образование консул был не виноват, однако разочарованный Юлий впервые взглянул на него гневно.
– Неужто от всех чудес империи остались одни мифы? – спросил он сразу у всех и ни у кого.
Потому и не получил ответа…
2
Наутро, когда император с консулом и охраной прибыли на пристань, из трюма одного из кораблей вывели сразу двенадцать верблюдов и положили их вокруг шатра. А спустя минуту крадущейся, мягкой походкой вышла сама Авездра, крайне легкомысленно, по сравнению со своими слугами, завернутая всего-то в двухцветные, обтягивающие тело шелка, и львицей прыгнула в седло.
По варварскому обычаю македон нареченный, обрученный или даже связанный договором купли-продажи жених не имел права следовать ни впереди невесты, ни рядом с ней; он обязан был тащиться сзади на расстоянии копейного броска, пешим или конным и непременно обвязав копыта лошадей и колеса повозки войлоком, дабы не создавать шума. Проживший несколько лет в Артаване консул объяснял это остатками еще недавно пережитого матриархата, который просуществовал всего столетие, но оставил след на всей жизни македон.
Брошенные на произвол судьбы «бессмертные» наемники Александра Македонского были настолько воинственны, кровожадны и свирепы, что наверняка бы бесследно сгинули, будучи истребленными в войнах, либо растворились в других народах, если бы не ушли в пустыню и там, купив себе рабынь в жены, не передали им полную власть над собой.
Теперь Юлий должен был вкушать плоды этой власти, следуя по Триумфальной дороге за караваном верблюдов Артаванской Сокровищницы. Умышленно ли, или по какому-то дикому обычаю незадолго до путешествия животных обильно накормили и напоили, отчего они бесконечно гадили на булыжную дорогу и ужасающе портили воздух. Свежий, горячий навоз налипал на копыта, обернутые войлоком, наматывался на колеса и разбрызгивался, стоило лишь чуть прибавить скорости – омерзение охватывало даже лошадей императорской кавалькады, не привыкших к такой грязи и запахам. Юлий неожиданно позавидовал комиту Антонию, которому вчера напекло голову от долгого ожидания на пристани, и он остался в Ромее готовить во дворце ловушку для осторожной и чуткой к опасности Артаванской львицы.
Хорошо еще, что путь до виллы Романа длился лишь до полудня.
После переворота и восхождения на трон Юлий ждал обещанной помощи от кондукторов – земельных арендаторов, но обедневшие из-за недостатка рабов, они ничего существенного предложить не могли и лишь жаловались на дороговизну невольничьих рынков. И совершенно неожиданно его поддержали чуткие ко времени и выгоде олигархи, пожертвовав крупные суммы на содержание легионов, однако же при этом выторговав себе закон, частично возмещающий нехватку рабов, по которому можно было приписывать крестьян-колонов к имениям вместе с их землей. Тогда еще никто не знал, чем обернется это безобидное право, Юлий же, получив в наследство пустую казну, не мог обеспечить побед в войнах, а значит, и притока дешевых рабов.
По сравнению с Ромеем, олигарх ничуть не обеднел за время смут и переворотов, а напротив, судя по недавно возведенному эргастулу, где жили невольники вместе с порабощенными по новому закону гражданами Ромеи, и по размаху строительства ремесленных мастерских, еще больше разбогател. Однако же встречать императора он вышел в старенькой тоге и поношенных калцеях, к тому же неделю не бритый, хотя был заблаговременно предупрежден о высочайшем визите. Влажно-масляные глаза его и не сходящая с лица улыбка не могли стереть подчеркнутой неряшливости. В юности будущий олигарх был рабом, но стал вольноотпущенником по завету Марманы и вскоре разбогател, поскольку чиновничий замкнутый клан свергнутого предшественника Юлия сплошь состоял из таких же либертинов, достигших высокого положения в Ромее, и казнокрадство уже стало привычным делом. Мало того, испытывая неуемную жажду власти, признания и уважения, используя все те же связи с себе подобными, а более всего подкуп, бывший невольник проник в аристократическую среду, получив ранг сенатора и право носить латиклаву – пурпурную ленту на тунике. Но и этого ему было мало, и он покупал или добивался всех титулов, которые существовали в империи – от права называться ветераном до консуляра и почетного гражданина города Ромея.
Глядя на маслоглазого затрапезного хозяина виллы, император мстительно подумал, что как только будет заключен союз с Артаванским царством и поправится положение империи, он обязательно издаст эдикт об отмене закона о приписке хоть и бедных, но свободных колонов – это все, чем он мог наказать титулованного и неуязвимого олигарха.