– Думай, что несёшь! – хмурился он. – Что значит – бегут? Не нужна нам здесь толпа нищих воров, своих не прокормить! А если они начнут шляться по здешним лесам? Того и гляди горожане почуют чего и ополчатся на нас, а она пока ещё слаба.
– Как будто в моих силах остановить чуму…– буркнул старик.
– Ну так сотвори уже что-нибудь, чтобы досужие маги не совались больше в Ангон! А этого – убей!
– Думал я об этом, – кивнул старик. – Потому и велел привести сюда крещёных. Взгляни на них, и поймёшь – нет ничего проще, чем украсить лица наших людей фальшивыми крестами. Выпустим сотни «крещёных» на улицы, чтобы они смели городскую стражу. Начнётся бунт и раздавит магистерскую шавку. Сам я не справлюсь с ним, это столичный образованный маг, учёный, близкий к Совету. Та ещё тварь.
Старик прошёлся по большой комнате, почти сплошь выложенной коврами. Всего-то в ней и было, кроме ковров, что несколько кресел, столик для напитков и невысокая крепкая бочка, украшенная вышитой подушечкой. Да ещё оконное стекло играло редкой красоты витражами, рассыпающими разноцветные пятна бликов. Старик приоткрыл окно и посмотрел вниз, на городскую улицу.
– Я велел позвать Гризато и его «резарей». Думаю, это его шпион скучает вон там, внизу. Опытные головорезы, скрытые до времени в толпе отребья, сумеют устроить в городе настоящую резню. Толпа отведает крови, заревёт, как единый зверь. А маги трусливы. Они боятся черни, болезней, ран. Испугается и этот. Смешаются мысли, задрожат руки – тут ему и конец.
– Ты сам сказал мне, что маг силён, – поморщился «купец». – Не по чину он здесь, не по месту! А что если сделает не так, как ты говоришь?
– Любые силы человека – конечны. Что он сможет один, против сотен и сотен толпы? А люди Гризато умело стреляют из-за чужих спин.
– Убьём мага – вышлют инквизицию… – покачал головой «купец».
– Если не подоспеет чума, и голодные беженцы не затопят дороги. Да и узнав про бунт крещёных, столичные маги вообще остерегутся соваться в Ангистерн. Отшлёпают на досках эдикт о чуме, пострашнее чёрной. Объявят город мятежным. А пока разберутся в настоящих причинах бунта, она... – голос старика дрогнул. – Она обретёт полную силу. И сумеет дать отпор целому табуну магов. Ей… – он подозрительно оглядел углы комнаты. – Нравится здесь у нас… А правитель Серединных земель слаб и немощен. Ты мог бы подумать, мой друг…
Крыса, подслушав достаточно, блеснула глазками и хотела было юркнуть под кресло, но вдруг увидела отражение старика в висящем на стене зеркале. Она замерла и изумлённо пискнула.
Старик обернулся на звук, закричал:
– Селек, там! В кресле! Вот же тварь!
Свистнула сталь, но зверёк ловко уклонился от метательного ножа, прыгнул на подоконник и ласточкой вылетел в приоткрытое окно!
Спустя малое время та же самая ласточка устало опустилась на луку седла чёрного жеребца, потихоньку подъедавшего сено из-под спящего путника. Путник, однако, не проснулся. Уж больно вымотали его полёты и постоянная смена звериных масок. Он решил вздремнуть полчаса. И совершил этим ошибку, свойственную многим.
Шум разбудил Фабиуса лишь тогда, когда солнце склонилось уже к предвечерней молитве во здравие Отца людей.
– Экая падла! – ругался кто-то над его головой. – Как зубы-то скалит, а?!
– А ты не трожь благородну скотину!
– Да как же я не трону, коли мне велено срочно мага найти да вести в дом к префекту!
– Ну тогда сунься к ей, сунься! Пусть-ка магическа лошадяка тебя куснёт! Рука-то так и отсохнет!
Фабиус открыл глаза, сел. Над ним скалился Фенрир, вокруг толпились досужие, среди которых было и два городских стражника.
Увидев, что маг пробудился, один из них шагнул, было, к нему, но жеребец всхрапнул и ударил копытом.
Стражник споро отскочил от «магической лошадяки». Его собрат почтительно поклонился магистру издалека:
– Доброго вечеру, мейгир. Префект просют вас пожаловать в егойный дом. Так как неспокойно на улицах и бунтуют всякие.
Магистр встал, отряхнул с плаща сено, похлопал по холке коня.
– Кто бунтует? – спросил он, оглаживая и успокаивая Фенрира.
Как и многие, разбуженные внезапно, он чувствовал себя бодрым и отдохнувшим. И очень злым, ведь совсем не планировал никакого сна!
– Так еретики же, еть их в кудель, – пояснил тот же стражник. – Говорят, хочут, чтобы город принял ихню веру. Грех их слушать, конечно, мейгир, но говорильцы оне страстные.
– Это какую же – ихнюю? – продолжая расспрашивать стражника, Фабиус, размышлял, что именно он проспал, и во что ему выльется это глупое промедление.
– Так грех же? – засомневался стражник.
Второй стражник осмелился, наконец, подойти ближе.
– Говори, я отпущу тебе грех, – пообещал магистр.
– Они рассказывают, мейгир, что есть такой, кто создал и землю, и Ад, – тихо произнёс второй стражник. – И есть одно место высоко над землёй. Он сидит там, и прощает все наши обиды.
Стражник замолчал, испугавшись внезапной тишины досужих постояльцев трактира, что всё это время хмыкали, чесались, плевались, а тут затихли вдруг. Но всё-таки закончил:
– Он милостив к людям.
– Милостив? – переспросил магистр Фабиус и громко провозгласил, чтобы слышали все. – Милость господа нашего Сатаны – это смерть!
Он вскочил на коня, и зеваки расступились.
– Отправляйтесь к перфекту, доложите, что я вернусь ко второй луне! – приказал магистр Фабиус и направил коня к Ярмарочной площади.
Оба стражника побежали было следом с криками о том, что префект велел им совсем иное, но скоро отстали.
Отдохнувший Фенрир резво стучал копытами по булыжнику, которым была вымощена центральная улица. Он взял бы в галоп, но сумерки не убавили количества праздно шатающихся, и Фабиус, нехотя, сдерживал жеребца.
Он проспал! Постыдно проспал те несколько часов форы, что у него были. И всё ещё не разгадал здешних тайн и не был готов к разговору с префектом. А закат медленно опускался на город, и бледный серп первой луны уже показался в буреющем небе.
Церковь Сатаны сияла, как и положено ей было сиять на исходе дня.
Чтобы закатное солнце не закрывали соседние дома, и алые лучи могли играть в узких стрельчатых окнах величественного чёрного здания, в церковном квартале Ангистерна было запрещено строить выше, чем в двадцать локтей. К «кровавой» площади жались лишь низенькие избушки небогатых горожан, а к западу – вообще было, как выкошено.
Церковь в вечерние часы казалась особенно мрачной и величественной. Только ратуша мола спорить с ней по высоте. Там ведали как гражданскими городскими делами, так и судебными. Но подчинялась эта пародия на самоуправление префекту. Он заведовал отправлением воинской повинности, распоряжался городской стражей, имел влияние на управление доходами ремесленных цехов, наблюдал за сбором налогов и исполнением законов. В общем, представлял в Ангистерне некую высшую инстанцию, подконтрольную лишь правителю Серединных земель да Совету Магистериума.
Но ум магистра Фабиуса занимали сейчас не красота заката и не полномочия почтенного префекта, а книга смертей и рождений, по обычаю хранившаяся именно в церкви.
Калитка чёрных церковных ворот душераздирающе лязгнула, когда маг вошёл, ведя в поводу Фенрира. Не знай он наверняка, что и калитка, и забор – из особенного дерева, никогда бы не поверил.
Обширный двор порос чёрным колючим шиповником, но к церкви вела утоптанная тропинка. Фенрир начал щипать траву, и маг оставил его пастись, не опасаясь, что конь уйдёт из церковной ограды. Конь был надёжным другом и умел ждать. Да и церковь его не пугала – маг часто посещал такие же в других городах.
А вот горожане не баловали вниманием это страшное место. Сатана – совсем не тот родитель, у дома которого постоянно толпятся беспутные дети.
В его церковь не приходили без надобности. Но именно здесь каждую весну старший мужчина в семье фиксировал число умерших и вновь рождённых, привозя младенцев под лик Сатаны и оставляя в церкви отпечаток крошечной ладони. Здесь же князь-священник благословлял прихожанина на трудные рискованные дела. Или молился о лёгкой смерти болящему. Такова была милость создателя людей Сатаны – даровать своим детям лёгкий путь в Ад.