Фабиус вышел, долго непонимающе смотрел в небо, он тогда не вычислил ещё сути затмений, но наблюдал их много. Он стоял и думал, как же разъяснить конюху без сказок, что солнце и луны – подвижны, и что есть у них свои секреты небесных танцев.
– Тучи это, – сказал он, наконец. – Очень далёкие тучи закрывают солнечный бок. Если бы Сатана хотел сожрать солнце, так съел бы и не подавился!
И вот его слова вернулись теперь и жгли сердце.
Магистр понимал, что мелкие быстрые луны – Ареда и Сциена – просто не могли своими тенями полностью и надолго закрыть солнце. И вот оно гибло. Так что же творилось с ним?
А он? Что? Что он успел дать этому миру в память о себе? Построил магическую башню? И она будет торчать теперь одиноко на острове Гартин? Вряд ли подчинится её магия кому-то, кроме… сына.
А мальчика больше нет. Нет, и не будет! Пора уже смириться с этим, стянуть края раны суровой ниткой!
Магистр закричал, но это был безмолвный крик. Дикий и страшный, исказивший черты его лица.
И ему ответил беззвучный многоголосый вой. Это выли люди на площади. Каждый о своём. Молча и вместе.
Ярмарочную площадь накрыло мраком. Если даже Фабиус был угнетён и испуган, то чернь оказалась просто раздавлена новой страшной бедой, обрушившейся на город.
Горожане жались друг к другу и потихоньку скулили от ужаса. Им казалось, что это Сатана мстит за разгромленную церковь, пожирая солнце. И теперь они останутся без света и без тепла. И город погибнет. И надо бежать – а вдруг это бедствие охватило лишь мятежный Ангистерн? Вдруг в других городах – светло?
Но мрак был таким плотным, что они не видели, куда бежать. Вспыхивали искры – кто-то дрожащими руками пытался поджечь самодельный факел из тряпок. Получалось плохо, и в этом люди тоже видели знаки беды.
И тут, словно из глубины земли, раздался огромный глас:
– ЧТО ЖЕ ВЫ НАТВОРИЛИ, ДЕТИ МОИ?
И Фабиус с облегчением узнал голос Борна.
Колени мага ослабли, он едва не опустился на грязную мостовую. Однако здоровая левая рука… (теперь – здоровая, какая ирония!) так крепко вцепилась в повод, что Фенрир заржал от боли, рванулся, и магистр… пробудился.
По-иному это чувство назвать было трудно. Наблюдая, как оседают на землю люди на площади – и бунтовщики, и солдаты – он понял, что ватные колени – демонический морок.
Борн был силён. Он поверг толпу ниц, смёл горожан с деревянного помоста и явился там сам – прекрасный и сияющий.
Одежда его тоже вполне соответствовала моменту – белоснежная рубашка, вся в кружевах, длинный алый плащ. Всё это, несомненно, было похищено из гардероба префекта, но к пылающим глазам инкуба шло необычайно. Воздух слегка кипел вокруг его горячего адского тела, и оно светилось в темноте.
«Рубашка может и задымиться», – подумал магистр.
«Мы намочили и её, и плащ, и штаны от камзола», – легко откликнулся Борн и продолжал уже раскатисто, на всю площадь:
– СМОТРИТЕ ЖЕ НА МЕНЯ! Я – ЕСТЬ!
Крещёные опомнились первыми. Они поднялись с колен, протолкались к помосту. Отступников было больше двух дюжин. Магистр разглядывал их, пытаясь запомнить каждого.
– Мы разрушили церковь Сатаны! – заорал бельмастый. – Ты защитишь нас от его гнева?
– Дай нам коснуться тебя!
Они тянули руки, но помост был высок.
«Ошпарятся, идиоты», – подумал Фабиус.
И ощутил вдруг, как тьма внутри него, та, что живёт в каждом из людей, пошла болезненными трещинами.
Он тоже хотел верить. Верить в то, что где-то есть любящий и милостивый бог. Тот, что простит ему всё содеянное по умыслу или по ошибке. Бог, который тоже поверит в него, в мага и человека, в коем намешано проклятое и святое, чья кровь чадит, но и источает свет.
– ЛЮБИТЕ ДРУГ ДРУГА, КАК Я ЛЮБЛЮ ВАС, – вещал Борн. – Я НЕ ДАМ ВАШИМ ДУШАМ СГИНУТЬ В АДУ!
«Конечно, не даст, сам сожрёт», – думал Фабиус и всё равно ощущал благость.
Время остановилось. Его мысли и чувства стали вечными, медленными, тягучими и одновременно хрупкими, как стекло. Сразу – и миг, и навсегда.
И небо не выдержало.
Оно лопнуло, и перед стоящим на помосте Борном прямо в воздухе прорезалось зеркало.
Это было то самое дьявольское стекло, с которым магистр и Борн говорили в доме префекта. Только лиц в нём теперь отражалось больше – рядом с седым демоном Пакрополюсом стояли чернокожая женщина с мучительно алым маленьким ртом и худенький, вертлявый бес, его можно было распознать по чертячьему рыльцу, но голому, безволосому и от того несколько беспомощному.
– Остановись, Ангелус! Ты делаешь ошибку! – заорал старый демон.
Вся площадь выдохнула в ужасе. Стоявшие близко к помосту – попятились, наступая на дальних. Людям было страшно. Немногие из них раньше воочию видели жителей Преисподней.
– КТО ТЫ, ЧТОБЫ ПРЕПЯТСТВОВАТЬ МНЕ? – громогласно рассмеялся Борн.
Ангелус было, видимо, именем его или прозвищем.
– Ты спятил! – взвизгнул бес. – Они уничтожили церковь! Сатана накажет тебя!
– СПРОСИ ЕГО, КАК МОЖНО НАКАЗАТЬ ИЗГОЯ?
Эхо отразилось от неба и снизошло на площадь.
У магистра заныло в ушах, заломило глаза. Тело Борна светилось всё сильнее. (Одежда его, наверное, высохла и готова была вспыхнуть).
– ПРОЧЬ! – взревел инкуб, ощутив, видимо, что ещё немного и превратится в пылающий факел.
Он замахнулся на зеркало, оно покривилось, кривляя и лица, пошло трещинами, и через них стал пробиваться свет.
Фабиус догадался посмотреть вверх и не поверил глазам: исчезнувшее солнце показало тоненький серп.
"А, может, всё-таки затмение? Какие-то особенные условия, появляющиеся на небе лишь раз в 166 лет? Или в 200?"
Край солнца становился всё ярче. Люди на площади тоже уже таращились на него, тыкая пальцами. Только магистр заметил, как растаял Борн, и лишь подпалина осталась на деревянном помосте.
Страшная ночь уходила.
Голова закружилась, и Фабиус осел на мостовую. Чьи-то руки подхватили его, тонкие, необычайно сильные. Магистру было больно, но он не мог воспротивиться: мир плыл перед глазами.
– Придержи коня, – шёпот скрывал знакомый голос, но чей?
– Осторожнее переваливай! Рука… – голос Саймона.
Кто с ним рядом? Мальчик? Способный поднять и взгромоздить взрослого мужчину на коня, пусть и мешком?
– Я поведу, меня не тронут, а ты – уходи скорее!
Фенрир переступил, тело Фабиуса скользнуло по его спине, раненая рука вызвала в глазах вспышку света и сознание померкло.
Очнулся магистр Фабиус в крохотной комнатушке, по виду – дешевой, гостиничной. Однако в ней было окно, в окне – вечер, а у окна – крепкий дубовый стол, уставленный аптекарскими приборами.
Там же маячила спина Саймона, сосредоточенно растиравшего розмарин в маленькой фарфоровой ступке. Его свежий, чуть горьковатый запах и разбудил магистра.
Фабиус шевельнулся, ощутил тяжесть в правой руке, но не боль. Ощупал её левой, необычайно твердую и объёмную.
– Я наложил лубок, – не поворачиваясь, подсказал Саймон. – Однако перелома я не нашёл, только сильный ушиб, возможно, трещину. В ваши годы у вас довольно крепкие кости.
Фабиус улыбнулся. Он видел, что лекарь наблюдает за его отражением в начищенном медном чайнике, стоящем на круглой деревянной подставке.
Саймон фыркнул и тут же налил магистру травяного отвара из этого самого чайника. Отвар был в меру горячим, терпким и сладковатым. Магистр опознал мяту, валериану, мед и почки сосны.
Он приподнялся, сел в подушках, осмотрелся, ничего, впрочем, необычного не заметив: холостяцкое жилище – кровать, стол, стул, сундук. Видимо, Саймон квартировал здесь один.
– А где тот мальчик? – спросил маг, пытаясь вспомнить в подробностях утренние события, что отошли куда-то в пелену снов.
– Хел?
– Я хотел бы послать его в дом префекта, чтобы предупредить…
Саймон повернулся, нахмурил брови. Его чёрные глаза стали слишком строгими для юного лица.