Совет Магистериума выпустил эдикт, призывающий наказывать смутьянов изображением калёным железом либо широким палаческим ножом креста на самом видном месте – на лице, дабы показать, что никакой выдуманный бог защитить своих проповедников не может. Эдикт тоже вышел боком: вскоре крещёные сами начали уродовать лица, почитая это за некий божественный знак, по которому они после смерти попадут не в Ад, как все прочие, а в какое-то другое, тайное место. И как не объясняли людям магистры, что никакие знаки, поставленные на теле, не влияют на собственно душу – «крещение» лиц прижилось.
Фабиус не имел пока собственного мнения о ереси крещёных. Он понимал опасения Совета Магистериума: толпа, как собака, помани самым несусветным – она и пойдёт. Однако чума казалась магистру гораздо более серьёзной проблемой, чем нелепые людские россказни. Потому к версии «я расследую здесь ересь» он решил прибегнуть только в крайнем случае. Для начала же он предложит префекту простое объяснение своего визита: в Дабэне чума, и Совет Магистериума беспокоится, готова ли провинция принять беженцев. Некое официальное уточнение ролей, не более. А если префект поинтересуется, почему к нему не обратились через ангонского магистра Ахарора Скромного, то Фабиус просто сошлётся на дряхлость «официального» мага.
Ахарор оскорбится, конечно… Придётся нажить ещё одного врага.
Фабиус и ангонский магистр и так не были особенно дружны, но встречались. И именно Ахарор писал Фабиусу о неких странных происшествиях в Ангистерне. (Нужно будет взять с собой его письма, может и пригодятся).
Фабиус отправился в башню, в свою рабочую комнату на среднем этаже, где наблюдал за звездами, читал, составлял заклинания и проводил колдовские обряды. Он уже позабыл о том, что оставил там сына и вздрогнул, заметив разбросанные по полу книги, неубранный нагар на ещё чадившей пентаграмме… Самого же виновника беспорядка и след простыл.
Маг поморщился, постоял в дверях. Думая заставить мальчика убрать за собой, спустился в его комнату. Но Дамиен крепко спал, умостив на подушке обожжённые колдовским огнём руки. Подушка была мокрой, на полу перед кроватью ширилась лужа в островках тающего снега.
Фабиус долго смотрел на мягкие кольца русых волос, на нежные черты лица, слишком напоминающие материнские. И раздражение покинуло его. Магистр щелчком пальцев убрал беспорядок.
Всё это юность, сказал он себе. Парень подрастёт, и дурь выйдет из него сама. Главное – он одарённый маг и способный ученик. Нет тех, кто не бесился в юности, не отрицал авторитеты старших. Сейчас мальчик думает, что лучше отца знает, что ему читать и чем заниматься. Это пройдёт.
Фабиус ощутил, наконец, что равновесие духа установилось в нём. Маг поднялся в рабочий кабинет, собрал с пола книги. Аккуратно почистил пентаграмму от гари специальной щёточкой – магический инструмент требовал ручного ухода. Потом принёс с балкона стремянку и погасил свечи на стенах, изготовленные по его личному эскизу. Не прихоть, но необходимость.
Обряды требовали строгого сочетания элементалей – огня, воздуха, земли и воды. Для каждого магического предмета в соответствии с ними имелось своё предпочтение формы, цвета, материала. Если форма пентаграммы указывала на огонь, то цвет её должен был защитить элементаль земли, а камень – иметь фактуру, приемлемую для элементаля воздуха.
Работа окончательно успокоила магистра. Он любил своё дело даже в мелкой суете хозяйственной рутины. Многие десятилетия настраивал он сочетания форм и цветов в рабочем кабинете, достаточно сильное сочетание. Пожалуй, уже одна эта настройка помогла сегодня Дамиену слепить из огня саламандру. Но всё-таки сын проявил и личное мужество, и сообразительность. Это сводило на нет мелкие огрехи. А меч…
Фабиус вздохнул. Ему были очевидны мысли и поступки многих, но сыну он прощал то, что не простил бы и себе. Потому он решил дать мальчику возможность самому осознать своё предназначение. Не ломая его детских игрушек. Пусть он избавится от них, когда придёт его время.
Магистр и раньше замечал, что Дамиен посещает в Лимсе лавки совсем не магических книг. Что его влекут бессмысленные истории о рыцарях, выдуманных землях и городах. Мальчик не понял ещё, что такие книги – всего лишь призыв к мечтанию, но не к действию. Не стоит натягивать на себя одежды выдуманных героев. Книжные миры сродни мыльному пузырю – ткнёшь булавкой, и они лопнут. А булавкой может стать острое слово, меткое наблюдение или прозрение. Твоё собственное. Потому достойными книгами могут быть лишь книги о серьёзных науках.
Ничего, думал Фабиус, всё утрясётся. Он вернётся из Ангона и установит новые правила в общении с сыном. Дамиену нужно больше ответственности и самостоятельности. Он слишком загружен формальной учёбой по книгам, а магия – это ещё и познание жизни во всех её мелочах – в движении растительных соков, дыхании ветров, поведении людей. Без знания этого не будет хорошего мага. Мальчик начитан, но не знает простого. Это следует своевременно исправить. Нужно будет приблизить его к хозяйственным делам управления провинцией, к решению споров и конфликтов между слугами.
Магистр закончил уборку и приступил к делам дорожным. Первым делом он вынул из потёртого дубового сундучка связку последних писем. Письмо Ахарора лежало сверху, но маг не стал его перечитывать. Нужно было распорядиться сначала на период своего отсутствия, перепоручить обязанности по управлению провинцией… Кому и на сколько?
До Агнона было рукой подать – не больше двух или трёх дней в седле, если по лесной дороге. Но Фабиус подозревал, что задание ему дали не из простых, и отсутствовать он будет не менее малого лунного месяца, а то и весь большой. Как бы не заставил его Совет расселять и кормить беженцев. А у самого ещё не завершился подзимний сев ячменя, сушка яблок едва началась. Да и кому доверить подготовку первой варки осеннего пива?
Фабиус поскрёб бороду, выложил письмо Ахарора на маленький столик у стены, положил туда же молитвенник, вспомнив, что не прочитал положенное число раз утреннего «Гори, Отец наш, в пламени Геенны своей», отмахнулся сам от себя и быстро сбежал вниз. Пора было завтракать и писать в Лимс, городок ниже по реке, неофициальную столицу Ренге. В официальной сидел избранный народом префект, акстат, мэтр Тибо. Там справятся, нужно лишь сообщить о неожиданном отъезде, послав туда колдовскую птицу. Тибо, конечно, опять испугается ворона и говорящего магического пера, но что делать, раз такая спешка?
А вот городок Лимс и окрестности управлялись Фабиусом лично. Боялся акстат соваться слишком близко к магистру, сторонясь то ли ума его, то ли магии. Не так ладилось и у магистра с выбранным горожанами управляющим, как он хотел бы, но дела тот вёл аккуратно, недоверие же можно было стерпеть.
Магистр нахмурил брови и велел дородной кухарке Малице, что принесла ему ячменную кашу с маслом, достать сначала перо, чернильницу и лист пергамента. Он сдвинул с обеденного стола хлеб и мёд, размешал подсохшие чернила, расправил пергамент. Решил, что сейчас же пошлёт Тибо обычное письмо с нарочным. Это не так быстро, как с вороном, но ведь и ответа не требуется. И уже к следующему утру гонец достигнет столицы провинции, славного беспечного Тимбэка, где прилежно платят налоги церкви Сатаны и также прилежно посещают её, лишь чтобы зафиксировать смерть или рождение.
Магистр мало что мог поделать с иррациональным страхом обычных горожан, который мешал им искренне почитать отца людей Сатану. Словно бы не понимали они, что станется с людьми без такого защитника.
Верить-то они верили – ведь церкви Его сами вырастали из-под земли. Длинные, стрельчатые – появлялись они в одну ночь, как грибы на навозной куче. Так же самостоятельно церкви выбирали себе служителей. Один из горожан вдруг просыпался с мыслью стать священником, отрекался от земного и уходил в церковь Отца, где были ему теперь и стол, и дом, и родня. Потому что родня, как правило, тут же забывала отщепенца, так уж устроены люди.