Крещёные подступали со всех сторон. Грабус ощущал страшную вонь, исходящую от их тел. Сердце его дёргалось: всё-таки магический полёт был тяжёл для старых костей. Но что было делать, когда магистерский камень страшно нагрелся вдруг на груди и буквально вбросил старого мага в небо? Летел он какие-то мгновенья, казалось, сама земля провернулась под ним. И тут же внизу показался остров, и кто-то сильно закричал, призывая магистра.
И вот…
Грабус затравленно оглянулся, но малый рост не давал ему увидеть ничего, кроме черни вокруг. Сверху он видел людей на конях, но где они теперь?
Он мог бы сотворить заклятье, но магистерский камень его сгорел, выбросив мага единым усилием за множество дней пути, да и книг заклинаний с собой не было. А без книг, наизусть, магистр помнил лишь самые простые формулы, помогающие в быту.
Грабус не был боевым магом. Он был хитрым, искушённым в придворных интригах, но весьма старым и слабым физически. И растерялся, не зная, что делать с толпой бессмысленных и грубых людей, которых так давно не видел близко. Грабус взывал к Фабиусу, беспомощно задрав куцую бородёнку к небу.
И вдруг он заметил растущую чёрную точку. Маг подслеповато прищурился и сделал усилие, перейдя на колдовское зрение.
К острову приближался ворон. А вдалеке маячил, похоже, ещё один. Неужели не только его камень проснулся, и перенёс сюда своего хозяина? Неужели к острову Гартин летят сейчас все члены Совета Магистериума?
Магистр Грабус приосанился.
– Зачем вы собрались здесь? – спросил он голосом хитрым и вкрадчивым.
– На острове спрятали нашего бога! – выкрикнул бельмастый.
– Наш бог есть церковь, – нахмурился Грабус. – Какого ты хочешь ещё бога, крестьянин? Кто научил тебя ереси?
Рядом камнем упал ворон, оборотившись в самого молодого и воинственного члена Совета, магистра Тогуса, прозванного Твёрдым. Это был крепкий чернобородый старик, много повоевавший в своё время с тварями в Гариене.
– А ну – прочь, черень! – взревел он, едва успев отряхнуться. – Что здесь за вонючее сборище! Я не ошибся, это же Ренге?
Он повернулся к магистру Грабусу и запоздало приветствовал его:
– Именем Отца нашего Сатаны!
– Именем Его Огненным, – отозвался Грабус, едва не закряхтев.
Чернь почтительно отступила, наконец, от магистров, и Грабусу стало легче дышать.
Ещё один ворон ударился оземь, обратившись в желтолицего магистра Кебеструса, и страх отпустил старого мага. Но тут же навалились недуги, заныли натруженные полётом плечи.
– Именем Отца нашего Сатаны! – провозгласил велеречивый Кебеструс. – Где мы, братья? Что за место сия земля?
– Это остров Гартин, – пояснил магистр Грабус.
– Жилище многомудрого Фабиуса Ренгского? – удивился Кебеструс. – А почему мы здесь? Камень мой… – он коснулся груди, где нащупал уже не магистерский амулет, а мёртвую каменюку.
Последний ворон опустился, обратившись в магистра Икарбаруса, белобородого статного старика.
И вдруг земля под ногами людей издала тяжёлый вздох.
– Это он! – воскликнул бельмастый. – Бог наш! Он идёт сразиться с Сатаной!
«Кретины, – думал магистр Грабус, вслушиваясь в собачий вой и крики птиц. – Это Ад разверзается, чтобы поглотать глупцов, отринувших Сатану. Да и нас вместе с ними!»
***
Борн смотрел, как прыгает среди оборванцев разряженный старенький магистр, но было ему уже совсем не смешно. Грудь давило всё явственней и не давало дышать. Хорошо хоть инкуб, как вполне Адское создание, мог вообще не дышать лёгкими, только кожей. Да и средоточие огня, что заменяло ему кровь, долго хранило в себе всё нужное.
Неожиданно пахнуло серой, и Борн вскочил. В Срединном мире, он знал, рядом с ним не было никого, как не было и в Аду под ним, но между мирами инкуб увидел вдруг сияющую тропу.
– ИДИ, ЕСЛИ НЕ ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ Я ЯВИЛСЯ ТЕБЕ ЗДЕСЬ! – раздался в его ушах сладкий голос, который он не спутал бы ни с каким иным.
И Борн поднялся и сделал шаг в междумирье: магическое пространство, раздвинуть которое было доступно лишь самым грозным и сильным демонам. Он знал, что выходит на дорогу, с которой самому не сойти.
Борн не был тем, кому пространство покорялось безоговорочно, чтобы пропускать его между своими кожами. Он лишь слыхал, что это возможно. И даже по зову створки миров пропускали его с трудом.
Инкуб шёл, ощущая боль от каждого шага. Сияющая кровь его проступала от усилий сквозь поры тела. Но демон упорно протискивался вперёд.
Он не мог допустить, чтобы Сатана сам явился на остров Гартин и разрушил его. Идя вперёд, инкуб закрывал своею спиною путь. И Сатана тоже знал это.
– Глупец, – сказал он.
И Борн, наконец, увидел Изменчивого.
Он был похож на клубок личин, что менялись ежесекундно, а личины эти были сотканы из языков тёмного пламени.
Сила его была в изменчивости, как и слабость. Каждому Сатана являлся таким, каков был смотрящий на него. Он не создавал, но копировал и отражал любую природу. Постепенно искажая её, выворачивая наизнанку, играя ею.
Потому вид Сатаны и не раздавил Борна, словно букашку. И потому же в игре его личин не было сейчас гнева. Сатана лишь отражал. Его сдерживала пока удивительная натура демона, способного к сочувствию и терпению. Он играл с новой маской, пробовал её на себя.
Однако всё это не делало Изменчивого ни на каплю добрее, чем он был. Сатана отражал Борна, но и оставался собой.
– Я легко открою закрытый тобою путь жертвой! – улыбнулся он.
Внутренним зрением Борн увидел, как фигура мэтра Тибо поднимается над мостом, дёргается… и... зависает в бессилии преодолеть его. Всё верно: человек не равен демону, он не сможет открыть путь, закрытый тем, кто иначе устроен.
– Тебе трудно будет найти жертву, равновесную мне, – сказал инкуб, не хвалясь, просто напоминая, что сам он растёт корнями из древней и сильной бунтарской семьи Хробо, демоны которой не отступали пред Сатаной и раньше.
– Да, – согласился Изменчивый. – Ты – давний и верный смутьян.
Он рассмеялся, и смех его рассыпался звоном монет.
– Но ты мне наскучил, – продолжал он, пока части его смеялись. – Зачем ты полез в мир людей, который я создал игрушкой себе?
Создал? Борн нахмурился.
Да, так говорили в Аду. Но Борн помнил, что обращался к наблюдениям за людьми и раньше, до того, как был заключён Договор. Мельком, но он помнил – люди существовали уже тогда. Однако спорить у него не было сил. Инкуб ощущал, что его лёгкая «кровь» буквально вскипает внутри.
Борн прикрыл глаза ладонями – сосуды лопались, он не успевал возрождать плоть, чтобы видеть. Но размышлять-то он мог.
Мало ли что там рассказывают в Аду! Сатана просто не сумел бы создать человеческий мир! Хотя бы потому, что в нём есть книги, написанные на языках, устаревших задолго до времени этого мнимого «создания»!
Он встряхнул головой. Всё забылось у людей. Никто не рискнул даже записать, что было тогда. Разве что песни… Но ведь он-то… Он – помнит!
– Плачущие, – прошептал инкуб.
– Что? – удивился Сатана.
– Я понял: плёрезы – это плачущие, – прошептал Борн. – Ты лжёшь мне сейчас. Ты не способен создать мир!
– Не твоего ума дело!!!
Изомирье содрогнулось. Нет, будучи демоном, так же, как и Борн не способным лгать, обвинения во лжи Изменчивый принимал, как лесть, но Борн обвинил его не в игре словами, а в лживом деянии!
Тело инкуба испытывало адские муки, но он нашёл силы улыбаться. Он понял, почему Сатана сам себя назвал отцом лжи. Он изобрёл новый её вид, присвоив себе целый мир. Соткав паутину лжи, в которую уловил его! Сам он не смог создать ничего!
– Мир людей мой! Убирайся! – закричал Изменчивый.
И он кричал так, словно у него не было власти изгнать Борна. Так ведь и верно: кто может изгнать изгоя?
Борн прислушался к себе. Выпрямился, хоть всё в нём ощущало страшное давление междумирья, даже кости его стонали и гнулись.
– Я не подотчётен даже тебе! – прошептал он. И крикнул. – Убирайся сам! Прочь! Это моя земля! Здесь мой сын!