Борн усмехнулся и протянул магу руку, помогая выбраться повыше.
– Впрочем, вот он я, перед тобой.
– Ты?
«Сказать «ты не враг мне? – подумал Фабиус. – Так и те были не враги…»
– Жизнь труднее, чем можно сказать о ней, – пробормотал маг.
– И мир слов – по-прежнему иллюзия, – кивнул Борн.
Он окинул взглядом берег.
– Боюсь, нам придётся спасать твоих великих магистров. Или вон тот старичок, Грабус, скоро отдаст кому-нибудь душу.
Фабиус вздохнул, обернулся всем телом.
Маги поднимались с земли. Тогус поддерживал Грабуса, но и сам шатался, словно ветер всё ещё сбивал с ног.
– Надо бы повозку… Мы пойдём с тобой сейчас к мосту и…
– Я сумею вызвать повозку и без хождений туда-сюда, я всё-таки демон, и магия – суть моего естества. А вот тащить их на остров я бы поостерёгся. Они готовы были отдать тебя Сатане с потрохами.
– Вот он им и судья. Скажи лучше, как ты сам? Тебе ведь тоже пришлось несладко. Где был ты и куда пропал?
– Сатана запер меня в междумирье. Он надеялся разом обыграть тебя, но не сумел. Я знал, что ты умён Фабиус, и ты – замечательный обманщик!
– Вот уж нашёл ты мне доблесть! – усмехнулся маг. – Ладно, зови повозку, коль можешь. Я бы тоже на ней…
Он сделал шаг, но согнулся, уперев руки в колена.
– Что-то ноги мои, словно связанные верёвкой.
– Не благо для смертного видеть отца, пусть и приёмного, – согласился Борн. – Он весь суть изменение. Мог и вовсе разучить тебя ходить.
Фабиус хмыкнул и стал массировать колени.
– Что же натворили мы с тобой, а?
– Что-то натворили. Постой-ка, я загляну сначала на остров, – Борн прикрыл глаза, удаляясь разумом. – Слуги твои умны. Попрятались по подвалам. Не сердись, что я оповестил их твоим голосом о повозке и о том, что потребуются еда и постели.
– Ну что ж тебе возразишь теперь? Иного голоса бы они не послушали.
И тут Борн напрягся весь, вытягиваясь в струнку, словно собака, почуявшая зайца.
– Что? – так и подскочил Фабиус. – Ты нашёл мальчика?
– Адский Ветер слизал все старые запахи! Я чую его! Да!
– Смотри же тогда? Где он? Покажи мне?
Демон обнял его горячей, пахнущей дымом рукой.
– Смотри со мною, маг, я помогу. Видишь? Твои прачки и кузнец. Они вытаскивают детей из погреба!
Маг и вправду увидел большой картофельный погреб. Ах, как он любил зимой драники из картошки! Притвор погреба был открыт, жерло его уходило глубоко вниз, ступени лестницы были высокими, рассчитанными на взрослого, и детей подавали снизу, а кузнец вытаскивал. Наконец, Фабиус узрел, того, кто так взволновал Борна – перемазанного землюю русоволосого юношу, похудевшего до синевы под глазами, дрожащего от холода, но живого.
Далее же Фабиус и демон увидели небывалое. Как кухарка со слезами обнимавшая всех детей, обняла и этого. И мальчик без раздумий ткнулся лицом ей в щёку.
Фабиус был потрясён таким панибратством, Борн тоже недоумевал, ведь слуги должны были ощутить в Аро иного, да и фурию он всё-таки вывалил первоначально именно на их головы. Люди – странные создания.
Фабиус начал было размышлять, какими словами он объяснит сыну о недопустимости объятий со слугами, но взглянул на Борна и оторопел: они же так и не решили, чей это теперь сын!
Борн тоже покосился на Фабиуса, похоже, он думал в этот момент о том же самом. Магистр натянуто усмехнулся:
– Давай уж откормим его сначала, больно исхудал…
– Я бы даже сказал: сначала поговорим с ним. Я устал гоняться за тенью его сознания, устал жить его запахами… – Борн остановился, провёл ладонью по окаменевшей твари-браслету на запястье. – Я сам сейчас, как мой Локки.
Фабиус окинул взглядом его изодранную одежду, опознавая в ней свою, хмыкнул:
– Нам бы с тобой в баньку, а? И рябиновой? Или имбирного кваску?
– В баньку? А что это такое? – оживился Борн, уже вполне доверявший Фабиусу, если речь касалась человеческих развлечений.
– А это такой ма-аленький домик с горячей-горячей печкой-каменкой…
– О! – воскликнул инкуб. – Можешь не продолжать, я согласен! Если бы ты знал, как я промёрз!
– Баню я тебе обещаю сегодня же вечером!
– Это тоже традиция – ожидать вечера?
– Ну а ты как думал!
И они продолжили бы эту лёгкую, почти куртуазную беседу, но магистр Грабус, поддерживаемый чернобородым Тогусом, доковылял до них, наконец.
Но только он вскинул петушиную голову, словно бы намереваясь клюнуть Фабиуса, как демон, оборвав совершенно разлохматившийся манжет рубашки, обернулся и поинтересовался в лоб:
– Извиняться пожаловали, магистры? А то – подумайте на досуге, кто даст вам сегодня еду и ночлег!
Потом демон кивнул Фабиусу, и они пошли к мосту пешком, разминулись с повозкой, и на остров попали гораздо быстрее магистров, которые долго грузились, не понимая, как им рассесться по чину в простецком крестьянском возке. Впрочем, если бы Борн не оглянулся, может быть, и кобыла не задичилась бы, и конюх не провозился бы с ней так долго.
На острове Борн стал похож на молодую охотничью собаку, он вертелся, хватал открытым ртом воздух. Фабиус уговорил его переодеться, чтобы не пугать ребёнка, а увидев, что кожа инкуба вся в ранках и ссадинах, послал прачку за чистым полотном и помог обтереться хорошей водкой.
– Ничего, – приговаривал он, – после бани станешь как новенький!
Борн делал вид, что верит.
Наконец, они вышли от прачек, и Борн повёл Фабиуса туда, куда давно звал его запах. К удивлению магистра это оказалась жилище кухарки – большая комната за кухней, где она вековала одна, смирившись с тем, что сыновья выросли и завели свои семьи в Лимсе.
Борн стукнул чуть-чуть и тут же вошёл. Кухарка вскрикнула, кинулась навстречу, раскорячиваясь посередь комнаты и закрывая кого-то обширными телесами.
– Иди-ка ты лучше... э-э… блинков нам… – пробормотал Фабиус, отстраняя женщину и шагая вперёд, к деревянной лавке у окна.
Шагнув, он встал и открыл рот, словно рыба. Что он мог сказать теперь… сыну? Каким именем назвать?
Юноша сидел на лавке, покрытой плотно вязанным шерстяным одеялом. Он ласкал тонкими пальцами эфес дорогого кинжала. Такого магистр раньше не видел в своём доме. Лезвие было покрыто редким хитрым узором. Это был явно старинный кинжал, наточенный и приведённый в порядок.
– Как ты зовёшь себя? – спросил Борн, и мальчик вскочил.
И тут у Фабиуса внутри тоже всё встало колом. Ведь это из-за меленького мерзавца они с инкубом перетерпели сейчас больше смерти! Мир чуть не погиб, а он сидит себе тут, в каморке кухарки… Кухаркин сын!
Фабиус ощутил, что рука его сама нашаривает прут, а воображение усиленно пытается создать сие орудие возмездия.
– Ну, инкуба ты вызвал по глупости! – взревел он. – А фурию? Фурию-то зачем?!
– А ты думаешь, мне было легко здесь такому? – прошептал юноша, делая полшага к окну, чтобы оказаться зажатым между лавкой и подоконником. – Легко быть себе палачом и жертвой? Так делает каждый, но каждому ли дано увидеть, ощутить, понять?
– Черти попросили его, – с усмешкой подсказал Борн. – Он не сразу и понял, что натворил. Но натворив, попытался защитить хотя бы остров, чем оскорбил Алекто до глубины естества. Она не обвинила его, лишь потому, что мечтает отомстить сама.
– Я знал, что мозгов у него меньше, чему у чертей! – рявкнул Фабиус.
– Ему было тогда непросто. Нужно быть очень плохим парнем и очень хорошим демоном, чтобы удержаться между двух невозможных, – мягко сказал Борн и положил Фабиусу на плечо тяжёлую горячую руку. – И стать… кем? Кто ты?
– Мне ли знать это? – усмехнулся мальчик. – Но я не человек, и не демон. Иначе ты не стоял бы здесь рядом со мной. А был бы трупом или стоял рядом с трупом! Убирайся! Я – не твой сын. Я не…
Он заплакал. И внешне – это были человеческие слёзы.