— Для гостей, — хрипло пояснил Мариус, — тут чисто, не беспокойся.
Еще через мгновение Алька попросту утонула в перине. Она вскрикнула, когда Мариус решительным движением задрал ей юбку, а потом сама раздвинула ноги. Ей хотелось быть ближе к нему, ближе, чем это даже возможно. Он дернул шнуровку на лифе платья, на миг холодный воздух пощекотал обнаженную кожу — и прохлада тут же сменилась огненными касаниями.
Алька застонала, обнимая его ногами. А Мариус все целовал ее — в губы, в шею. Прихватывая зубами грудь, до сладкой боли, до невыносимо приятных спазмов, рождающихся где-то внутри, вместе с каждым его движением. Она кричала и царапала ему плечи. И все мысли — плохие, хорошие — все куда-то делось. Даже говорить не осталось сил.
Мариус молча обнял ее и снова прижал к себе. Несколько минут прошли в безмолвии, а потом он вдруг сказал:
— Плохой из меня опекун, птичка. А ты так и не узнала вторую неприятную новость.
— Ну, первая оказалась не такой уж и страшной, — говорить не получалось. Только мурлыкать, как довольная нагулявшаяся кошка.
— Вторая хуже, — горячий шепот обжег ухо, — на границе, там, где пролегала Пелена, убиты люди. Фаэр утверждает, что его убили те, кто из-за Пелены.
Алька сжалась в комок, мгновенно вываливаясь из сонного блаженства. Нет-нет, это невозможно. Сантор не стал бы. Или стал? Она ведь совсем не знала того, кто был ее отцом.
— Прости, я тебя опечалил, — продолжил Мариус, — но уж что есть. Поэтому я собираюсь всех перевезти в Эрифрею, тут будет спокойнее.
— Я не верю Фаэру, — прошептала Алька, — не верю. Он… отвратительный какой-то, скользкий тип.
— Понимаю. — Он мягко гладил ее по голове, потом ласкающие движения перебрались на шею, — но люди убиты. Кем убиты, мне тоже не совсем ясно. Однако, король наш Фаэру доверяет…
И задумался о чем-то.
— Мне очень хочется проведать Авельрона, — попросила Алька, — ты ведь… ничего плохого с ним не сделаешь?
— Конечно, нет. Зачем мне это, — ответил Мариус.
— Тогда… Когда его можно увидеть?
— Завтра, милая. Ты его завтра увидишь…
Внезапно Мариус умолк. А еще через мгновение с его руки сорвалась рыжая лохматая молния, ударила в зеркало.
Звон бьющегося стекла. Осколки высыпались из рамы. Алька даже испугаться не успела, лишь обернулась и недоумевающе посмотрела на Мариуса. Тот был бледен как простыня, глаза — сумасшедшие.
— Что? Что, Мариус?
Он откинулся головой на покрывало и зажмурился. Облизнул губы.
— Знаешь… ничего. Показалось. Всего лишь показалось.
…Но, конечно же, Авельрона она так и не увидела. Ни на следующий день, ни через день. Заботы закрутили так, что не продохнуть. Тем же днем, после столь плодотворного осмотра особняка магистра, они отправились в Роутон. Мариус потащил ее порталом, чтоб время не тратить. Ему для портала теперь и артефакты были не нужны, он просто разрывал пространство, делал шаг в никуда, да еще и тянул за собой Альку. И сей же миг они вываливались уже на обратной стороне. Там, куда и предполагал попасть Мариус Эльдор. Алька не могла не восхищаться тем, с какой легкостью магистр Надзора проделывает все эти манипуляции с магической энергией. У нее так не получалось, потому что, во-первых, никто и никогда не учил Алайну Ритц таким магическим штукам, а во-вторых, похоже, она и не чувствовала магическую энергию так, как Мариус. Все было по-иному, глубоко внутри, да и то — странное, непонятное. Эти мерцающие звездочки на бескрайнем черном бархате. И она так и не сказала Мариусу про ожившую бабочку, как-то подходящего момента не случилось. Но, как бы там ни было, Мариус притащил ее порталом обратно домой, туда, где под снегом тихо спали старые яблони, а особняк напоминал окаменевшего дракона, свернувшегося клубком. В лицо сразу дохнуло холодом, хлестнуло ледяным ветром, вышибая слезы. Все-таки Эрифрея куда южнее, зимы там мягкие.
— Надо сказать им, чтоб собирались, — Мариус быстро зашагал к дому, сунув руки в карманы. Прямой, плечи расправлены. И тот самый белый шрам, многоножка, спрятался под поднятым воротником сюртука.
Алька молча шла следом. Ей совершенно не хотелось уезжать. Не потому, что боялась жить в особняке бывшего Магистра, а потому, что привыкла к стеклянной тишине этого дома, и этого сада. Внезапно все здесь стало близким, родным, и, уезжая, все равно что кусочек от сердца отрывала.