— Ровно это самое и хочу, — хмуро подтвердил граф. — И увы, тут я бессилен что-либо сделать. Вы, быть может, не знаете, но еще во времена Крестовых походов монахам всех рыцарских орденов самим папой дана была индульгенция на сей счет, дабы уберечь их от другого греха — от плотского соития с сарацинками. Только неискушенный человек вроде вас мог не заметить, что поведение братьев — это поведение неразлучных влюбленных; но я уже достаточно повидал на своем веку, чтобы не суметь этого понять! И вот представьте себе, что молодые любодеи после аудиенции у самого императора и после щедрых императорских посулов вдруг уверовали, что сам Господь воспоможет им вырваться из нищеты. О, они на седьмом небе от счастья! А счастье только подкрепляет любовь. Им не жаль даже фамильной цепи ради любовного напитка — отсюда и бутыль «Вдовы Клико», появившаяся на их столе. Отсюда и их смущенный, даже испуганный вид — они ведь, должно быть, решили, что я прибыл изобличить их в грехе… Ну а то, как был одет брат Жак? Уверен, что перед тем как набросить на себя халат, он был в одеянии Адама. Когда мы ворвались, они уже уготовили себя к самым нежным утехам… Простите, сын мой, что я так подробно все обрисовал, но мы же с вами ищем истину.
— Так чту, стало быть не они? — смущенный услышанным, проговорил фон Штраубе.
— Вовсе не обязательно, — задумчиво отозвался комтур. — Вполне могло быть и по-вашему. Братья Жак и Пьер глубоко порочны, а порок иногда порождает не только грехи, но и преступления. Но преступление должно иметь и иную причину, кроме порочности того, кто его совершает. И пока мы не догадываемся о причине, коя могла бы подвигнуть на это деяние наших орденских братьев, мы не можем водрузить на них всю тяжесть наших подозрений… Однако для полноты картины происшедшего нам предстоит посетить также отца Иеронима. Мы уже приехали. Пойдемте же, сын мой.
Слепец занимал келью в доме французской католической миссии, так и оставшейся тут навсегда после кровавой революции в их стране.
Монах, встретивший орденцев, сказал, что отец Иероним сразу по своем возвращении куда-то снова ушел. Нет, не иначе кто-то незримый впрямь водил слепца. Как запросто без всяких поводырей он ходил по городу и как безошибочно всегда возвращался назад!
Вот куда он только ушел? Причем сразу по возвращении из дворца… Фон Штраубе тотчас позабыл о греховодниках Жаке и Пьере, захваченный теперь уж новыми подозрениями.
— Мы подождем его, — сказал граф Литта.
— Да, да, — склонил перед комтуром голову монах. — Келья отца Иеронима вон там. Проходите, отец мой, она никогда не заперта.
Это была действительно не комната, а монашеская келья. На убогих стенах висели только кресты, самые разнообразные, серебренные, бронзовые, терракотовые, совсем уж древние глиняные, а также кнуты для самобичевания и нательные власяные верви, которыми, видимо, слепец укрощал свою могучую плоть. Единственную обстановку составлял грубый деревянный топчан без всякого покрытия. Вероятно, отец Иероним спал на нем, укрываясь одним лишь рыцарским плащом и положив под голову Библию. Так орденским послушникам полагалось провести всего одну ночь, накануне посвящения в рыцари ордена, и то многим приходилось нелегко. Отец же Иероним, словно в назидание орденским неженкам, не отступил от этого и к своим девяноста годам.
Комтур и фон Штраубе присели на этот топчан и принялись ждать.
— Все же странно, что он так быстро ушел… — сказал граф Литта. — Интересно, долго ли нам так сидеть?
И словно в ответ на его вопрос, послышались тяжелые, твердые шаги. Так умел ходить лишь один человек. Затем дверь открылась и слепец вступил в свою келью.
— Это вы, комтур? — приостановившись, спросил отец Иероним. — А рядом с вами кто?
Это также показалось молодому рыцарю странным. Если слепец, пользуясь каким-то своим, присущим ему тоже наитием, безошибочно узнал комтура, то почему он столь же легко не опознал и его, фон Штраубе? Быть может, потому, что уже не числил его среди живых?..
Однако, не дожидаясь ответа, слепец сказал:
— А, рыцарь Штраубе. Узнаю и тебя, сын мой. — И никакой взволнованности, никакого разочарования рыцарь не услыхал в его голосе. — Что же привело вас ко мне?
— Увы, нас привело к вам весьма печальное обстоятельство, отец Иероним, — вздохнул граф. — Совсем недавно погиб один человек…
И снова никак не изменилось лицо старика.
— Что ж, — невозмутимо сказал он, — мир праху его. Люди погибают, такое нередко случается. Вы, должно быть, хотите, чтобы я помолился за его новопреставленную душу? Я, правда, только что с моления, но по такому случаю готов лишний раз посетить храм Божий. Впрочем, это, как и молитва к Господу, никогда не бывает лишним…