— Брат, которого держат в гробу и пугают печью, — все же съязвил фон Штраубе. Он не забыл о своем зароке до встречи с Бурмасовым не вступать ни в какой разговор, но перечить он уж никак не зарекался.
Незнакомец сделал вид, что не услышал этих слов.
— Да, наш брат! — повторил он. — Ибо все мы — дети одной и той же вдовы!
Фон Штраубе опять язвительно вставил:
— Вот уж никак не ожидал, что у меня вдруг столько самозваных братьев появится! Наподобие Мюллера, Жлухтова да и вас тоже.
На сей раз крючконосый не стал делать вид, что глухой, и воскликнул:
— Тем не менее все мы братья! Не по кровному, конечно, происхождению, а по великой тайне, связующей нас! По тайне священного Грааля, сохраненной для нас тамплиерами!.. Ведь это дело лишь случая — что отпрыск деспозинов очутился на Мальте; но мы, также наследники тамплиеров, только северная ветвь — мы так же верны этой тайне!
— Допустим, но я-то вам зачем? — спросил фон Штраубе, поскольку вопрос ни к чему не обязывал его.
Глаза у «сиятельства» теперь горели, как у безумца, каковым он, возможно, и являлся.
— О, — снова воскликнул он, — мы, северная ветвь, именуемая вольными каменщиками, мы пока что несчастные дети вдовы, дети, все слабее ощущающие свое родство с нею. Но окажись подлинный деспозин среди нас — и мы из пустой чаши Грааля превращаемся в чашу наполненную!.. Престолонаследник с некоторых пор с нами, но, почувствовав пустоту в самой нашей сердцевине, он может легко отойти от братства. Но если среди нас деспозин, тот, кто обладает даром предвидения… одному Господу известно, на сколько веков вперед… если с нами тот, кто несет в жилах самую священную для всякого христианина кровь… тогда все будет иначе. В этом случае после того как заговор достигнет своей цели (а он ее достигнет — вы сами сие предвидите!), наихристианнейший Александр станет видеть в нас главную опору и себе, и потомкам своим! Не будет здесь более могущественной силы, чем наше братство! Вы же — о, вы будете превознесены так, что станете в том подобны своему далекому предку царю Давиду, своим предкам Меровингам. Здесь, в далекой России, вы воссоздадите новую Септиманию!
— Царствие земное взамен Царствия Небесного — вы, я так понимаю, именно это предлагаете мне? — спросил фон Штраубе. — Надеюсь, вы помните, кто еще подобное предлагал? Князь тьмы! И что ему было отвечено?
— «Изыди, Сатана», — непроизвольно ответил крючконосый, и правда похожий на демона. — Но нет, не царить я вам предлагаю, а быть кровью, сердцем всего нашего братства, пожираемого без вас червоточием пустоты.
Фон Штраубе спросил:
— А царить в этой благословенной Септимании станет кто-то наподобие вас? — и он почему-то вспомнил увиденную в недавнем своем наитии далекую, из будущих веков звезду, повисшую над разоренной страной.
Однако «сиятельство» опять перестало его слышать и, горя в своем уже очевидном безумии, продолжало:
— Идите к нам, идите, барон! Ваш орден влачит жалкое существование, его былая слава осталась во временах крестовых походов и, поверьте, не возродится уже никогда. Будущее за нами! Наши сторонники исчисляются десятками тысяч, наше око везде! С нами сильные мира сего! Умоляю, станьте же нашим новоявленным Мессией!..
Между тем фон Штраубе еще раз попытался шевельнуть непослушными руками. Теперь они, кажется, подчинялись ему. И к ногам уже опять приходила кровь. Пожалуй, сейчас у него достало бы сил вылезть из гроба и даже, покуда они одни, управиться с крючконосым безумцем.
Однако…
— Однако я до сих пор не вижу Бурмасова, — сказал он. — Вы говорили, что прячете его где-то недалеко…
Крючконосый прислушался и сказал:
— Да вон и подъехали. Думаю, это как раз вашего друга и подвезли. Но имейте в виду, барон, дальнейшая судьба, самая жизнь вас обоих всецело зависит от того ответа, которого я жду от вас.
Действительно, в глубине темноты уже скрипнула дверь, с той стороны послышались шаги и чей-то стон — неужели Бурмасова?..
— Стало быть, иначе печь? — спросил фон Штраубе, разминая руку для хорошего удара...
— Увы! — ответил крючконосый. — В этом случае вы просто не оставите мне другого выхода. Сначала сгорит ваш Бурмасов, а следом вы. И золы никто не найдет. — Он обернулся в сторону шагов, доносившихся из темноты: — Мюллер, это вы наконец?.»