— Лицо там как-нибудь до неузнаваемости подправьте, — сказал он, — а от мундира своего никак не отрекусь.
— Тебя ж не узнает никто, — увещевал его Бурмасов. — Так и задумано, чтоб не узнали. Что тебе тогда за различие, в каком мундире? Да хоть попадьей вырядись!
— Ну ты и скажешь — попадьей! — буркнул Двоехоров. — А ежели все-таки признает кто да Елизавете Кирилловне донесет, что я попадьей по Петербургу выхаживаю? Хорош я тогда перед ней буду!
— Да коли узнают, — начинал злиться Никита, — тогда можно и на дело не выходить! Ступай тогда лучше к своей этой… с родинкой!
Видимо, за то, что Бурмасов назвал не бородавкой, а родинкой сей предмет, Христофор наконец все же согласился на некоторую уступку. Сошлись на том, что будет он не семеновцем, а драгуном, но, разумеется, драгунским поручиком, ниже никак. С неудовольствием он сменил зеленый семеновский мундир на красный драгунский, еще с большим неудовольствием надел черный парик и уж вовсе с отвращением наблюдал в зеркало, как Никита жженой пробкой придает его русым усам неподобающий семеновцу черный цвет. Когда же Бурмасов открыл шкатулку с комедиантским гримом и начал менять ему форму носа, Двоехоров наблюдал за сим действом уже в полной отрешенности, наконец, кажется, смирившись с поруганием своей персоны.
Фон Штраубе был одет в статского советника, и лицо ему Никита состарил гримом до неузнаваемости.
Для себя же Бурмасов придумал всем машкерадам машкерад — барышней обрядился. Пушок свой светлый над губой чем-то примазал — и нет усов. Затем по лицу перед зеркалом какими-то мазями прошелся — совсем стало девичье личико. А когда сапожки дамские да шубку беличью надел — так и вовсе хоть замуж сейчас выдавай, такая пригожая девица из него вышла. Кто б знал, что у девицы той под шубкой шпага и два заряженных пистолета спрятаны!
— Не больно-то?.. — с неодобрением спросил Христофор.
— А что? — весело ответил Никита. — Если самой императрице Елисавете Петровне было не зазорно себя в гусары машкеровать, то мне преобразиться в иной пол тем более вполне простительно.
До назначенного срока оставалось еще два часа, когда они, соблюдая осторожность, чтобы не попасться на глаза слугам, покинули дворец.
На вечерней улице они в своем машкерадном облачении особо не привлекали к себе ничьих взглядов. Обычная картина: пожилой статский советник фланирует под руку со своей прехорошенькой дочерью в сопровождении рослого, молодцеватого поручика-драгуна.
Они изрядно продрогли, уже, наверно, по десятому кругу обходя Летний сад, когда вдруг Бурмасов сдавил фон Штраубе локоть и шепнул:
— Смотри!
Неподалеку от них остановился экипаж, и из него выходил некий бородач, по виду купец. Однако осанкой был вовсе не похож на купца и ликом никак не походил на уроженца России.
— Узнаёшь? — спросил шепотом князь.
Фон Штраубе кивнул:
— Да, комтур Литта.
— Смотри-ка, тоже устроил машкерад! — проговорил Бурмасов. — Только похуже нашего — вполне можно узнать. С сей минуты надо глаз с него не спускаючи… Ну в его-то персоне я, по правде, и не сомневался… Явился-таки на встречу! Теперь осталось высмотреть слугу.
Мнимый купец между тем так же, как и они, прохаживался вокруг Летнего сада и поглядывал то и дело на мраморную фигуру ангела. По мере того как время близилось к семи часам, эти его поглядывания делались все более частыми и нетерпеливыми.
…И тут внезапно совсем в другой стороне раздался грохот, полыхнуло пламя, и сразу оттуда донеслись возгласы: «Пожар! Пожар!..»
Пламенем была охвачена лавка, торговавшая сладостями. Она полыхала так ярко, что пламя слепило глаза, вечерняя тьма вокруг сразу же загустела, как деготь, и ничего более нельзя было разглядеть.
— Где комтур? — прошептал Бурмасов. — Живо ищите мне комтура!
Но того нигде не было видно.
— Все подстроено! — догадался фон Штраубе.
— Да что? Скажи ты толком! — спросил Двоехоров из-за его плеча.
— Пожар подстроен! Нас провели! — сказал барон. — Быстро туда, к ангелу!
Бурмасов уже и сам сообразил, в чем дело, и первым бросился в сторону мраморной фигурки, проглядывавшей из тьмы. Фон Штраубе и Двоехоров устремились за ним. На ходу Бурмасов выхватил из-под шубки пистолеты: хороша барышня, если б увидел кто!
Прохожие, правда, были так увлечены пожаром, что не замечали более ничего.
Однако, очутившись возле мраморного ангела, друзья не обнаружили никого подле нее. Бурмасов зло проговорил: