— Однако, в отличие от тех рыцарей, мы пока что вроде бы живы, — возразил Бурмасов. — Вот не могу только взять в толк — почему? Уж чего бы, кажись, проще — с сонными-то…
— По правде, и для меня это загадка, — признался фон Штраубе.
Никита понемногу обретал обычную для него рассудительность.
— Загадка сия, скажу тебе, вполне приятного свойства, — заключил он. — Много хуже если б ее вовсе не было. Лежали бы, как тот иуда Евтихий, с перерезанными глотками в Летнем саду, и над отгадками думать было бы некому.
— Да уж, как вспомню… — проговорил Двоехоров — судя по колыханию воздуха, размашисто при этом крестясь.
— А ты лучше не вспоминай, Христофор, — посоветовал ему Бурмасов. — Ты грядущим живи. А в грядущем у тебя — что? Генеральский, поди, чин да еще Елизавета Кирилловна с дивной родинкой.
— Полагаешь, до того доживу, — с сомнением, но, впрочем, после упоминания о родинке и без чрезмерного страха спросил Двоехоров.
— Может, чего и придумаем, — сказал Никита. — Один француз, кажись, говорил: «Cogito, ergo sum»[64]; а я бы его изречение перевернул: коли мы, похоже, не утратили дар Божий существовать, следственно, и мыслить худо ль бедно обязаны. А прежде — для поднятия духа — все недостатки нашей нынешней позиции мы должны воспринять как достоинства. Скажем, мы погружены в кромешную тьму; спросим себя — так ли уж это худо?
— Худо, — признался Двоехоров. — Во тьме ты не человек, а крот. Храбрости никакой. Одна только мысль — в какой бы щели схорониться.
— Зато вот тебе и достоинство, — возразил князь. — Во тьме мысль не отвлекается созерцанием окружающей чепухи, стало быть, и мысль работает с тройственной силой. А поскольку мысль сейчас — единственное, что нам дано, то в этой тьме мы обретаем очевидное преимущество… Далее: мы живы, хотя куда как проще было бы умертвить нас во сне…
— Оно, может, и лучше бы во сне, — промолвил Двоехоров. — Страху меньше. В живых, чай, все одно не оставят; небось умыслили какое-нибудь мучительство произвести.
— А я полагаю иначе, — сказал Никита. — В живых оставили оттого, что до поры мы зачем-то нужны. И есть надежда, что на этом мы еще как-то поиграем… Далее: мы безоружны. Во всяком случае я. Ни шпаги, ни пистолетов. У вас, полагаю, тоже ничего?
— У меня-то пистолет есть, — отозвался Христофор без особой веселости.
— Тебе оставили пистолет?! — не поверил князь.
Двоехоров вздохнул:
— Да я его за вашими переодеваниями не зарядил. Вообще я больше на шпагу полагаться привык, но ее-то как раз умыкнули. А пистолет оттого, должно быть, и оставили, что поняли — бесполезен.
— Ну, вовсе уж бесполезен или нет, о том мы еще подумаем, — сказал Бурмасов. — А покуда самое главное: в кои веки мы знаем своего главного врага!
— Да, комтур, шельма… — проговорил Христофор. — Провел как детей! Эх, попадись мне этот оборотень сейчас, хоть бы даже и безоружному… — И вдруг воскликнул; — А это еще что за черт?!.
— В чем дело? — не понял Никита.
— Чертовщина какая-то! — сказал Двоехоров. — Сейчас в карман руку сунул, а там пистолетная пуля и рожок с порохом. Ведь точно помню — не было у меня с собой!
— Ты, может, с собой и не брал, — предположил Бурмасов, — да в машкерадном костюме кто-то до тебя оставил. — Особой радости, впрочем, в голосе у него не было.
— Да нет, — ответил Христофор, — я помню, что карманы проверял, ничего такого в помине не было.
Помолчав немного, Никита вздохнул:
— Значит, похоже снова кто-то с нами играется… Понять бы только, что у него за игры… Ну да как бы то ни было, ты, Христофор, пистолет заряжай.
— Да уже зарядил… И кремень, чувствую, на месте… И курок смазан хорошо — я-то, помнится, давно не смазывал… Это, что ли, комтур хотел, чтоб я застрелился со страху? Так не дождется такого, змей!
— Странные, странные игры… — пробормотал Бурмасов. — Ты, Карлуша, в ордене своем не перегородка; тебе часом на сей счет ничего не приходит в голову?
— Нет, ни про что подобное я никогда не слыхал, — ответил фон Штраубе, занятый в эту минуту тем, что принюхивался к затхлому воздуху, наполнявшему темноту. И затем очень тихо добавил: — Могу с полной уверенностью сказать лишь одно — комтур сейчас прячется где-то здесь. — Это его и самого премного удивляло, ибо касательно участия комтура Литты во всем этом деле он с недавних пор не разделял мнения своих друзей.