Уж в чем в чем, яростно напомнил он себе, а в этом его ничто не поколеблет.
Бог навеки останется добрым старым джентльменом (человеком) с длинной седой бородой.
Звездное наследие
Глава 1
«ОДНИМ ИЗ ЛЮБОПЫТНЕЙШИХ ОБЫЧАЕВ, порожденных Крушением, явилось складывание пирамид из мозговых кожухов роботов – точно так же некоторые варварские азиатские племена в память о той или иной битве складывали пирамиды из человеческих голов, превращавшихся позднее в голые черепа. Такой обычай был распространен не повсеместно, однако в рассказах путешественников содержится достаточно свидетельств того, что ему следовали многие оседлые племена. Кочевые народы, возможно, тоже собирают мозговые кожухи, но пирамиды из них складывают только во время отправления обрядов. Обычно же их хранят в священных сундуках, которым во время похода отводится почетное место на повозках в голове колонны.
Полагают, что такой интерес к мозговым кожухам роботов знаменует собой торжество человека над машинами. Но этому нет неопровержимых доказательств. Возможно, симметричное строение кожухов имеет помимо другого действительного или выдуманного значения еще и эстетическое. А может быть, их сохранение – неосознанная реакция на их символическую долговечность: из всего созданного человеком технологической эры они – нечто наиболее прочное и долговечное, ибо сделаны из волшебного металла, которому не страшны ни время, ни непогода».
Из «Истории конца цивилизации» Уилсона
Глава 2
Томас Кашинг весь день рыхлил мотыгой картофельную грядку на узкой полоске берега между рекой и стеной. Грядка была хорошая. Если ее вдруг не поразит какая-нибудь немочь и не стрясется никакой другой беды, то потом удастся накопать немало мешков картошки. Томас в поте лица трудился ради этого урожая. Он ползал на четвереньках меж рядов, сбивая маленькой палкой с ботвы картофельных жучков и подхватывая их на лету берестяным кузовком, который держал в другой руке. Он ловил их на земле, чтобы снова не влезали на картошку и не лакомились листьями. Ползая на карачках, он чувствовал, как ноют натруженные мышцы, как немилосердное солнце молотит его лучами, и ему казалось, что он тащится сквозь ядовитую удушливую дымку поднятой им же пыли, наполнявшей неподвижный знойный воздух. Время от времени, когда берестяной кузовок наполнялся копошащимися жучками, растерянными и обиженными, Томас втыкал в землю палочку, отметив то место на грядке, где он остановился, и шел к реке. Там он садился на корточки и тщательно вытряхивал кузовок в поток как можно дальше от берега, отправляя жучков в путешествие, в котором выживут немногие, а оставшиеся в живых окажутся далеко от его картофельной грядки.
Иногда он мысленно разговаривал с жучками. «Я не желаю вам зла, – говорил он им, – я делаю это не из вредности, а чтобы защитить себя и себе подобных. Иначе вы сожрете ту пищу, на которую мы рассчитываем. Вот я вас и убираю». Он просил у них прощения и оправдывался, чтобы смирить их гнев, как древние охотники просили прощения у медведей, которых убивали для своих пиров.
Даже в постели, прежде чем уснуть, он снова думал о них, снова видел их – полосатую золотистую пену, подхваченную водным потоком и быстро уносимую навстречу непонятной судьбе, неизвестно как и почему постигшей их, бессильных и отвести ее, и избежать.
В конце лета, когда наступала засуха и из синего котла безоблачного неба лились палящие солнечные лучи, Томас носил воду из реки ведрами на коромысле. Носил, чтобы напоить жаждущие растения. Целыми днями он карабкался по крутому склону от реки к полоске земли, таща воду своим росткам. Потом опять спускался вниз, чтобы набрать очередные два ведра. И так – без конца, чтобы кусты росли и становились пышными, чтобы можно было запасти картошки на зиму.
Мы платим за свое существование дорогую цену, думал Томас, мы ведем бесконечную и тяжелую борьбу за выживание. Не то что в старые времена, давным-давно описанные Уилсоном, попытавшимся нащупать и воссоздать прошлое, которое кончилось за много веков до того, как он взялся за перо. Он вынужден был экономить бумагу, отчего писал на обеих сторонах листов, мелко и убористо. И этот его микроскопический, страдальческий почерк, благодаря которому он пытался втиснуть на бумагу все слова, которыми кишел его разум… Вновь и вновь он настырно повторял, что его «История» основывается скорее на мифах и легендах, нежели на фактах. Это неизбежно, поскольку фактов почти не осталось. Однако он был убежден в необходимости написать свою «Историю», прежде чем немногие оставшиеся факты забудутся совсем, а мифы и легенды пополнятся новыми небылицами. Ему казалось необходимым оценить эти мифы и легенды. Он снова и снова задавался мучительными вопросами: о чем писать? Что обойти вниманием? Ибо он упоминал не обо всем. Миф о Звездном Городе, к примеру, Уилсон из своей «Истории» исключил.