Детские годы мои проходили в трудовой, революционной рабочей среде. Рабочие депо и железнодорожники узла Славянск жили тесной и дружной семьей в своем пристанционном поселке.
Железнодорожные поселки… Разные они — большие и малые, расположенные вблизи гулких узловых станций или невдалеке от путей полевых раздельных пунктов. Но имеют и немало общего. Сразу узнаешь: здесь живут железнодорожники. Усадьбы их ограждены заборами из старой вагонной обшивки, сарайчики во дворах из старых шпал, уже отслуживших свое на путях; на улицах шуршит под ногами паровозный шлак, которым засыпают лужи и ухабы; из труб тянется дымок, наполняя воздух острым, крепким запахом каменного угля. Даже здешний ритм жизни имеет свои особенности. Он тесно связан с расписанием движения поездов, регламентом дежурств, началом и концом рейсов локомотивных бригад.
Таким был и наш поселок на околице Славянска. Улица, на которой стоял наш домик, называлась Железнодорожной. Она, как и другие, была узкой, заросшей травой. Под заборами расстилались лопухи. Зато как красиво здесь было весной, когда сады покрывались вишневым цветом. Его повсюду было много. Но больше всего мы, дети, любили осень — время душистых яблок, сладких груш.
Новая, советская, жизнь шла по донецкой земле. Это чувствовалось во всем: и в радостных гудках паровозов, и в беге поездов. Да и во дворах наших стало веселее: стучали молотки, жужжали пилы. Мастеровые люди в свободное от работы время слесарили или занимались плотницким делом.
Так и жили у самых железнодорожных путей. За станцией начинался тихий городок Славянск. Между зелеными кварталами чистеньких домов выделялись темные кирпичные стены карандашной фабрики, содового и керамического заводов, приземистые строения нескольких кустарных солеварен. Наиболее шумным и оживленным местом на околице был железнодорожный узел, где круглосуточно посвистывали паровозы, наигрывали рожки стрелочников, лязгали буфера при сцеплении вагонов.
Вспоминая Славянск, вижу старый домик с соломенной крышей, почерневшей от дождей и солнца. Его купил отец за небольшую сумму, накопленную на протяжении многих лет. Родом отец из бедного села Кукулевки Сумского уезда Харьковской губернии. Как и сотни подростков из обездоленных крестьянских семей, пошел из родного дома на поиск заработков. Почти сорок лет тяжело работал по найму. Ныне только старики, бывшие горняки, могут рассказать о горькой шахтерской судьбе тех времен. Даже не верится, что, работая по четырнадцать часов, крепильщик получал ежедневно шестнадцать копеек. Артельщики цепко держали в своих руках робких сельских юношей, беспощадно эксплуатировали их. Жили шахтеры в темных, влажных землянках, куда даже солнце не заглядывало. Не лучше было и на железной дороге. Прошел отец и солдатчину, о чем рассказывал с особой горечью. В 1906 году устроился работать на железной дороге в Феодосии, а через пять лет — плотником депо Славянск. Сюда переехала и наша семья.
Детство наиболее памятно походами к реке Казенный Торец, где мы, загорелые и счастливые, ловили вьюнов, опуская на дно, в тину, корзины из лозы, а потом кричали возле них, топали ногами, как в пляске. Масса быстрых серебристых рыбок попадала в нашу западню. Путешествовали и на гору Карачун, невдалеке от поселка, и в Славянский сосновый бор, бродили по берегу Северского Донца, где раскинулся густой реликтовый лес. Там сохранилась растительность доледникового и ледникового периодов. Разнообразие деревьев, кустарников, трав, цветов влекло к себе, волновало детское воображение.
Но вокруг бушевала гражданская война. По ночам мимо наших домиков проносились конные ватаги петлюровцев, шумные банды разных атаманов.
Бывало и так: среди ночи в дом врывались пьяные, озверевшие, увешанные оружием головорезы и устраивали штаб или ночлег, а нас выгоняли в сарай. Спустя некоторое время подымалась возня, доносилась стрельба, и «бравых» вояк будто ветром сдувало — это наступали наши.
Потом появились немецкие оккупанты в запыленных серо-зеленых мундирах. Наглая солдатня грабила разоренные хозяйства, забирала последних кур, поросят. Школа на длительное время превратилась в казарму: парты и классные доски оккупанты сломали на дрова, сожгли библиотечные книги.
С тяжелым сердцем откладывал я в сторону железную коробку из-под пулеметных лент, которая служила ранцем. Вот уже несколько лет учиться приходилось урывками.