В конце дня Митьку можно было услышать за километр, если не дальше. Наконец громкая брань и сердитое бормотание слышались ближе, и в деревне появлялся сам рыжебородый письмоносец в военной фуражке с синим околышем (подарок сына-кавалериста). Теперь самые страшные проклятия, какие только можно придумать, разносились по всей улице и слышны были в каждой хате.
— Чтоб ему, стервецу, век в чертовой смоле кипеть! Сам сатана не придумает такой дьявольской казни для людей, какую выдумал он. Ах, чтоб тебе там в земле не улежать, окаянному!
— Кого это ты, Митька, так поносишь? — спрашивали, слыша эту ругань, встречные колхозники. — Кто тебе сегодня не угодил?
Кто ж, если не министр! Чтоб ему ни дна ни покрышки…
— Какой еще министр? Что ты плетешь?
— Столыпин. Царский министр… Поразбросал этих людей по хуторам, по волчьим ямам. А теперь из-за него, окаянного, я каждый день без ног остаюсь. Попробуй хоть раз обойти за день эти волчьи логовища, тогда поймешь, каково приходится письмоносцу. А чтоб ему там в могиле в прах рассыпаться!.. Диво ли, что никого из хуторян ни в клубе, ни на сходке не увидишь. Кому охота топать пять километров сюда да пять обратно после работы. Ну, леший с ним, последний месяц работаю письмоносцем!
Он уже два года грозился из-за этих треклятых хуторов бросить свою работу и все не бросал.
Настоящая фамилия Митьки Попка была другая — Немогай. Но лет двадцать назад, когда Митька, будучи еще совсем молодым, отпустил бороду, ему и дали это прозвище. Поначалу Митька не прислушивался, старался пропустить все мимо ушей, так как в глаза все называли его по имени, а в официальных бумагах всегда употреблялась его настоящая фамилия. Потом односельчане постепенно забыли настоящую фамилию и все стали называть его не иначе как Попок.
И называли так не по злобе, не из желания подразнить или посмеяться над ним, а, наоборот, даже с некоторым уважением.
В тот день, про который мы рассказываем, Митька Попок вместе с газетами и письмами разнес по Зеленому Берегу необычную новость: дед Брыль, этот старый врун, получил откуда-то очень важный пакет. Интерес к этому пакету Митька подогревал еще и тем, что якобы сдал его деду лично под расписку, как строго официальную корреспонденцию.
И внезапный приезд легковой машины, которая нигде, кроме хаты сторожа, не останавливалась, и неожиданный заказной пакет… Теперь заинтересовались уже не только дети, но и взрослые. По деревне пошли разговоры, от кого бы могло быть это письмо? У деда Брыля не было ни сыновей, ни дочерей, ни племянников — словом, никакой родни. Жил он одиноко. Старшие называли его бобылем.
Даже сам Митька Попок, никогда ничего, кроме районной газеты, не носивший сторожу, очень заинтересовался этим случаем. После он всем рассказывал, как дед Брыль, получив пакет, разволновался, пробормотал что-то вроде того: «Я так и знал… Теперь от них не отвяжешься… Им, может, захотелось последнее сжить со света…» Когда же Митька Попок спросил, кто и кого хочет сжить со света, старик в ответ только махнул рукой и, скомкав несколько исписанных крупным почерком листков, исчез в хате…
Хлопцев, которые слышали от родителей подобную молву, уже ничто не могло удержать возле дома. Весь день они вертелись около хатенки сторожа, ожидая, что дед сам, может быть, выйдет к ним и расскажет всю правду. Но старик не показывался. Уже давно прогнали на ферму стадо коров, давно уже направилась на работу вторая смена трактористов, но ни разу не скрипнула дверь стоящей на отшибе хатенки. Только легкий дымок из трубы свидетельствовал о том, что в хате живут, что дед Брыль, собираясь идти на ночное дежурство, готовит себе ужин. Когда хлопцы, напрасно прождав больше часа, собирались уже отправиться по домам, издалека послышалась громкая брань. Это возвращался с хуторов Митька Попок.
Генька прислушался и вдруг промолвил торжественным тоном:
— Постойте, хлопцы! Сейчас мы все узнаем!
Ребята остановились и с надеждой взглянули на хатенку старика. Но по-прежнему никого не было во дворе под сенью огромной липы, лишь голубой дымок, как и раньше, вился над трубой; подымаясь в высокое чистое небо.