Пора уходить. Чжоу не придет. Она дома, с мужем, ей не до меня. И вообще я ей все испортил своей магией. Смешно, правда? Ведь это я на сто процентов маглокровый, а она — нет.
В кирпичном доме, рядом с которым я коротаю длинные минуты, распахивается парадная дверь, и из нее на крыльцо выезжает большая инвалидная коляска. Я, не рефлексируя, разглядываю человека, который в ней сидит: молодой красивый мужчина лет тридцати пяти, видно, что статный, хоть и инвалид. Инвалид… Что с ним стряслось, с таким сильным и рослым? Он не видит меня. Улыбается, втягивает полной грудью морозный воздух, выдыхает дымчатое облако. А я продолжаю наблюдать, и в следующие мгновения, обрушивающиеся на меня неумолимой вечностью, узнаю в женщине, что катит коляску по пандусу, Чжоу. Чжоу Уилсон.
Удивленный возглас застревает у меня в горле: я так и не решаюсь окликнуть подругу. Думаю о том, что мне надо бы поскорее ретироваться, сгинуть отсюда, пока не поздно. Но опаздываю. Чжоу бросает на меня невидящий взгляд, в ее глазах проступает узнавание и… паника, самая настоящая паника. Она замирает, смотрит на меня так пронзительно-испуганно, что мне хочется провалиться сквозь землю. Впрочем, я быстро оцениваю ситуацию, изображаю подобие улыбки и, стараясь не привлекать к себе внимание, разворачиваюсь и ухожу.
Я еще никогда так не ошибался.
А спустя несколько длинных и мучительных дней Чжоу звонит мне и просит встретиться. Ума не приложу, каких усилий ей стоило собраться с духом и набрать мой номер. С трудом понимаю, каким образом мне хватает смелости не спасовать и непринужденно успокоить ее (превентивно, через телефонную трубку), а потом, словно ничего и не было, пригласить на чашечку чая к Флориану Фортескью.
— Я не хотела тебе говорить… Я вообще не люблю говорить… об этой стороне своей жизни, — вполголоса оправдывается Чжоу, не глядя на меня.
Мы сидим в кафе, а за окном в густых синих сумерках белыми хлопьями падает снег. Снаружи — холодно, а нам тепло, но вот уютно ли? Я ощущаю себя бесконечно потерянным, и мысль о том, что Чжоу хуже, чем мне, совершенно не утешает.
— Тебе вовсе не обязательно об этом говорить, правда, — пытаюсь остановить ее, когда замечаю, с каким трудом ей даются слова.
Чжоу качает головой и отмахивается.
— Нет, Джастин, я хочу честности. Так вот. Магией я не пользуюсь вовсе не потому, что мой муж — магл. Точнее, поэтому тоже, но главная причина лежит глубже. Из-за магии в моей жизни пострадало слишком много людей… Но Орсон… Когда закончилась война, некоторые приспешники Волдеморта все никак не могли угомониться, и, пока ловили одних, другие занимались мелким террором. Как-то раз один из таких ворвался к нам в дом — мы тогда только-только поженились — я встала на защиту Орсона, и одно… — Чжоу дрожит, закусывает губу, но быстро берет себя в руки. — Одно из моих заклятий, предназначенных нападавшему, неудачно срикошетило от стены… и попало в Орсона. С тех пор у него… — ее голос прерывается. — С тех пор у него парализована нижняя часть тела. Колдомедики стерли ему память, подправили воспоминания, но вернуть здоровье не смогли.
Я молчу, огорошенный, а Чжоу почти задыхается от затопивших ее эмоций, так что мне приходится успокаивающим жестом сжать ее маленькую, почти детскую ладонь.
— Я не могу колдовать. Не имею права, — вздыхает она, а по ее щекам сбегают блестящими дорожками слезы. — Я покалечила Орсона, а могла и убить. Поэтому я никогда не возьму в руки волшебную палочку в его присутствии…
— Ты не виновата, — перебиваю я. — Это — случайность, трагическая нелепость. Вина лежит исключительно на том, кто на вас напал. К слову, кто это был?..
— Фенрир Грейбек, — сиплым шепотом отвечает Чжоу, и я внутренне содрогаюсь. — Мне удалось оглушить его и связать. А затем прибыли авроры и…
Мы молчим некоторое время. Я пытаюсь собраться с мыслями, а она тем временем достает платок и осушает заплаканные глаза.
— Мне сложно такое говорить, — пытаюсь играть в психолога, — но… Чжоу, то, что с твоим мужем сейчас, лучше, чем-то, что могло быть, если бы его искусал Грейбек.
Чжоу криво улыбается и опускает голову. Конечно же, она понимает. Но снять с себя вину, тем не менее, не в силах. И я не в силах, хотя и знаю, что снимать нечего. Поэтому мы просто сидим, ничего не говорим и смотрим в окно. А потом я достаю из сумки бархатный футляр, в котором лежит ее волшебная палочка, и кладу его на столик.
— Возьми ее, Чжоу.
— Джастин… — она испуганно сжимается и затравленно смотрит исподлобья.
— Бери-бери, — я толкаю футляр вперед. — Она твоя. Тебе нужно прекратить себя казнить.
— Но…
Я достаю палочку и практически насильно заталкиваю ее в руки Чжоу. Она почти не сопротивляется — смиряется с моей настойчивостью, да и сложно отказаться от сокровища, когда оно у тебя в руках. Когда наши взгляды пересекаются, я ободряюще улыбаюсь (надеюсь, что эта улыбка выглядит действительно таковой) и утвердительно киваю, без слов даю Чжоу понять, что, держа в руках палочку, она ступает на верную дорогу.
Когда она уходит, все-таки прихватив с собой заветный футляр, я облегченно вздыхаю. Мне кажется, что все хорошо. Я уверен, что одержал победу. А через неделю курьер привозит футляр обратно: внутри лежит сломанная надвое палочка — она завернута в лист бумаги, на котором Чжоу неровным расплывающимся почерком просит никогда больше ее не искать.
Так все заканчивается.