С трех до пяти – мертвый час; лишь вечером к нам начинают заглядывать покупатели. Я намерена воспользоваться затишьем, чтобы сесть за магазинный компьютер и поискать тот сайт с бабочкой.
– Мне пора, – говорю я, сжав папину руку.
Он кивает.
Я открываю бардачок, чтобы убрать освежитель, и оттуда высыпается куча бумаг. Мое внимание привлекает оказавшаяся наверху брошюра. На нежно-розовой обложке самым обычным белым шрифтом написано: «ЭШТ. Шоковая терапия – правильный выбор».
Я поднимаю брошюру.
– Что это?
Папа наклоняется, чтобы убрать вывалившиеся бумаги.
– Потом поговорим.
– Папа, пожалуйста.
Он словно коченеет – и смотрит в окно.
– Ей пришлось вколоть еще одну дозу успокоительного.
Я вздрагиваю, словно от удара. Мне не хватило смелости последовать за Элисон, когда ее в кресле на колесах вкатили в палату с мягкими стенами. Я съежилась на кушетке в вестибюле и стала смотреть какое-то дурацкое реалити-шоу по телевизору, машинально дергая свои испорченные дреды.
Нормальная жизнь? Нет, не встречали.
– Ты меня слышишь, Элли? Две дозы меньше чем за час. Все эти годы Элисон успокаивали при помощи лекарств. – Папа стискивает руль. – Но ей становится хуже. Она кричала про кроличьи норы, про бабочек… про потерянные головы. Лекарства уже не помогают. И врачи предложили другой вариант.
Мой язык впитывает слюну, как губка.
– Если ты прочитаешь первый абзац, – продолжает папа и показывает мне какие-то цифры на странице, – то увидишь, что этот метод снова входит в обращение спустя много…
Я перебиваю – поспешно и потому слишком громко:
– Для этого используют электрических угрей?
– Так было раньше. Их оборачивали вокруг головы пациента. Электрический тюрбан.
Я слышу слова, но ничего не понимаю. Все, что я могу, – думать о своих домашних питомцах. Я рано выяснила, что завести кошку или собаку у меня не получится. И не потому что животные со мной разговаривают; на моей частоте только насекомые и растения. Но каждый раз, когда кошка Дженары ловила и убивала таракана, я чуть не сходила с ума, слушая его крики. Поэтому я завела угрей. Они такие элегантные и загадочные – и поражают добычу электрическим током. Это тихая, исполненная достоинства смерть. Точно так же умирают от удушья насекомые в моих ловушках.
И все-таки я лезу в аквариум, только надев предварительно резиновые перчатки. Даже не представляю, что угри способны сделать с человеческим мозгом.
– Элли, теперь все не так, как семьдесят лет назад. Терапия производится при помощи электродов, под анестезией. Мышечный релаксант делает человека нечувствительным к любой боли.
– Побочный эффект – поражение мозга.
– Нет, – и папа вслух читает перевернутый вверх ногами текст: – «Почти все пациенты, подвергшиеся ЭШТ, впоследствии жалуются на некоторую рассеянность, невозможность сосредоточиться и непродолжительную потерю памяти, но достоинства метода перевешивают эти временные неудобства».
Он встречается со мной взглядом; левый глаз у папы подергивается.
– Кратковременная потеря памяти – это просто неудобство, а не поражение мозга.
– Нет, это форма поражения мозга.
Будучи в течение одиннадцати лет дочерью душевнобольной женщины, трудно не набраться сведений о психологических аномалиях.
– Не исключаю, что это было бы даже к лучшему, поскольку воспоминания последних лет у твоей мамы связаны только с лечебницей, бесконечными уколами и обследованиями.
Глубокие складки вокруг папиного рта напоминают ущелья. Я бы что угодно отдала, лишь бы увидеть сейчас его улыбающимся, как Элвис Пресли…
У меня перехватывает горло.
– Кто ты такой, чтобы решать за нее?
Губы у него сжимаются, лицо делается суровым, как всегда, когда я переступаю черту.
– Я – человек, который любит свою жену и дочь. И я смертельно устал.
В папиных глазах – смесь покорности и бунтарства. Мне хочется свернуться клубочком и заплакать.
– Элисон пыталась покончить с собой у тебя на глазах. Даже если она физически неспособна себя удушить, это не важно. Очевидно, лекарства не действуют. Нужно идти дальше.
– А если и это не сработает, что тогда? Лоботомия открывалкой для консервов?
Я отшвыриваю брошюру, и она ударяет папу по ноге.
– Элли! – резко восклицает он.
Я вижу его насквозь. Папе отчаянно хочется, чтобы Элисон вернулась, но не ради меня. Одиннадцать лет он тосковал по ней – по женщине, которая ходила с ним в кино, шлепала по лужам после дождя, пила лимонад, сидя на качелях, и, как и он, мечтала о счастливом будущем.