Вторая специфическая особенность священников-дерини связана с исполнением обязанностей священнослужителя, которые включают в себя таинство наложения епитимьи или исповеди. Из-за того, что священники-дерини фактически способны читать мысли кающегося грешника, они, вероятно, смогли бы добиться лучших результатов как пастыри, кроме того, они имеют доступ к большему количеству информации, чем кто-либо из священников-людей. Однако это и является причиной противодействия со стороны священников из людей по отношению к рукоположению дерини, так как священник-дерини имеет доступ к тайной информации, которая не должна быть передана даже в руки священнику. Таким образом, из-за той легкости, с какой дерини проникают в тайны, священник из дерини, вероятно, будет охранять секрет исповеди с большим рвением, нежели любой из простых людей.
Неприкосновенность признаний, которые сделал исповедующийся священнику, является одним из исходных положений христианской веры. Испокон веков бессчетное количество священников были готовы скорее пойти на пытку или смерть, чем выдать тайну, раскрытую на исповеди. В контексте дерини концепция исповеди приобретает дополнительные черты, так что таинство в руках тех, кто способен читать мысли, особенно не защищено от злоупотреблений, хотя у дерини существуют строгие запреты, касающиеся такого корыстного использования своих возможностей.
Эта опасность уже давно была известна людям, живущим среди дерини. Она как раз, вероятно, и легла в основу общего убеждения в необходимости наложить запрет на рукоположение дерини после Реставрации Халдейнов.
В действительности у нас почти нет свидетельств того, что священники-дерини были когда-либо обвиняемы в злоупотреблениях подобного рода, хотя некоторые из людей, посвященных в сан, казалось, были обеспокоены возможностью этого. Однако, независимо от того, кто стал причиной, человек или дерини, разглашение тайны исповеди считается одним из наиболее отвратительных преступлений, несущих на себе глубокий эмоциональный отпечаток. Это и объясняет то отвращение, которое вызвала у Моргана необходимость замаливать грехи, которые он совершал, чтобы выиграть время, когда он был узником Уэрина де Грея и фанатичного Монсиньора Горони. Это объясняет и его недоверие к Эрилану, когда тот снова предлагает ему исповедаться, хотя он и уверяет его, что в исповеди по всей форме нет необходимости. Это также становится причиной того, что принц Джаван не осмеливается исповедаться во всем отцу Стефану или архиепископу Хуберту из-за страха быть обвиненным в чем-либо. Юный Гилре д'Эйриал испытывает на себе предательство в полном смысле этого слова, когда рассказывает о своих мессах Дубового Листа и Шапочки Желудя отцу Эрдику, и тот, раскрыв тайну исповеди, рассказывает об этом его отцу. (Архивы дерини.)
К сожалению, все примеры, приведенные здесь, характеризуют исповедь лишь с ее отрицательной стороны, скорее как наказание, нежели ритуал примирения и исцеления, каким он и задумывался. До сих пор мы были свидетелями лишь двух примеров исповеди, имевших положительный результат, когда исповедь была использована по назначению. Оба случая связаны с предсмертной исповедью перед последним причастием. Для этого Эвайн и разыскивает епископа-дерини Найэллана перед тем, как приступить к исполнению обряда, который в конечном счете будет ей стоить жизни.
– Отец, я солгала Йораму и Кверону, – прошептала она, отведя взгляд на край пурпурной епитрахили, лежащей на его плечах. – Я сказала им, что в порученной мне миссии нет никакой опасности. Но если бы я сказала правду, они не позволили бы мне идти, а я обязана.
Найэллан медленно кивнул, в его стального цвета глазах нельзя было прочесть ничего. Они сидели в келье Найэллана, по углам которой были расставлены свечи, чтобы ничто не смогло помешать им.
– Эта опасность, – проронил Найэллан, с непревзойденным мастерством позволяя ей рассказать все, – касается лишь тебя или их тоже?
– Для них есть тоже небольшой риск, но они знают это и готовы принять его. Я рискую несравнимо большим.
– И ты готова принять на себя это?
– Да, отец. – Она подняла на него свои голубые глаза. – Я должна. И если понадобится жертва, я должна принести ее. Будет неверным настаивать на том, что я свободна сделать свой выбор?
Найэллан удивленно взглянул на нее. Плохое предчувствие отразилось в морщинах вокруг его рта, и на мгновение Эвайн потеряла доверие к нему.
– Ты, очевидно, хорошо и долго думала об этом, – сказал он после тревожной паузы.
– Да, отец, и я ручаюсь, что чаша сия минет меня. Но если мне дадут ее, я должна испить ее до дна.
– Должны ли и дети твои испить ее, если ты погибнешь в этом рискованном предприятии?
– Труднее всего, – прошептала она, отведя взгляд, – осознавать, что мои дети могут стать сиротами по моей вине. Но все же я должна пойти на этот риск. Я сделала распоряжения на тот случай, если не вернусь. – Она вручила ему запечатанный пергаментный пакет. – Фиона присмотрит за моими младшими и будет лучшей матерью для них, чем была им я. Если я решила поступить так, как велит мне мое сердце, я должна пойти на это. Только я могу это сделать. Ты понимаешь меня, Найэллан?
Мгновенье спустя он закрыл глаза и кивнул, положив ладонь на ее сложенные руки, и его епископское кольцо горело меж них, словно огонь маяка.
– Не совсем, дитя мое, но, очевидно, у тебя есть веские основания поступать именно так. Я не буду расспрашивать тебя далее, так как чувствую присутствие здесь той силы, которая превосходит все, что я могу привести в действие. – Он взглянул на нее в печальной задумчивости. – Позволишь ли ты по крайней мере молиться за тебя?
– Конечно, – сказала она со слабой дрожащей улыбкой. – Есть еще одно одолжение, которое вы можете сделать мне.
– Все, что в моей власти, дочь моя.
– Вы можете дать мне последнее причастие в случае, если я не вернусь из этой поездки. Это очень ободрит меня.
Найэллан вздрогнул, словно она ударила его, но после того, как его сердце успокоилось, он напряженно кивнул.
– Если ты действительно желаешь, конечно, я сделаю это. Однако ты должна осознавать, что Порам и Кверон могут почувствовать это. Отметы таких таинств очень часто заметны для священников их уровня.
– Этим утром у них будут свои заботы, отец, – прошептала она, думая, что приготовления уже начались. – К тому времени, когда это может стать очевидным для них, будет слишком поздно сделать что-либо, чтобы не позволить мне свершить то, что я должна свершить.
– Хорошо. Если ты подождешь меня здесь, я принесу масло и дарохранительницу из часовни.
Когда он вышел, она опустилась на колени, склонив голову над сложенными рукам. (Скорбь Гвинедда.)
Не взирая на тот факт, что мы, читатели, знаем детали, ставшие причиной ее разоблачения, ее разговор с Найэлланом не намного отличался от исповеди любого из людей, несмотря на тот факт, что его участники – дерини. Никто из них не использует свои способности для увеличения объема обмениваемой информации. С отцом Найэлланом разговаривает не волшебница дерини, а простая женщина Эвайн. Единственным проявлением магии было предостережение Найэллана о том, что Йорам и Кверон могут заметить отпечаток, наложенный последними обрядами, исполнить которые она просила его, хотя у нас нет свидетельств тому, что это таинство носит какую-либо специфику дерини по сравнению с ее исповедью.
Однако и исповедь, и последние обряды, конечно, могут принять размеры, превышающие привычные. Так, Камбер как Алистер Каллен исполняет оба таинства, связанные, со смертью Дэвина Мак Рори, находясь на расстоянии, связуясь с ним лишь посредством уз, соединяющих дерини, но передавая причастие и свое благословение так же уверенно, как если бы оба в действительности находились в одном и том же месте.
Вздохнув, хотя внешне не произошло никаких перемен, Дэвин открыл свою душу перед епископом, принимая в ответ отпущение грехов и благословение, словно шепот, текущий по той нити, что связывала их. Он, казалось, чувствовал прикосновение елея. Все было настолько реально, словно епископ преклонил колени рядом с ним и действительно коснулся его святым бальзамом. (Камбер-еретик.)