Я попытался встать, медленно, опираясь на стену. Коллеги, после случившегося, перетащили меня к стене и аккуратно положили вдоль неё. Хорошо хоть с головой не накрыли, как этого кадра.
Кстати — а сколько времени я пролежал? Чего это они его накрыли-то? А осмотр места преступления, а криминалист? И где остальные участники сатанинской оргии? Кстати — ни одной бабы среди них не было. Гомосеки, что ли? Может и так. Сатанинские оргии предполагают полную распущенность на их мессах. Впрочем — с чего я решил, что это сатанинская оргия? Совсем не обязательно. Чернокнижники могут и не обращаться к Сатане. Куда они обращаются — вот вопрос. Никто не знает. Вот только обряды их поганые, и обязательно требуют крови, вместе с жизнью донора.
— Семёныч, Светка жива?
— Пока — да — неохотно ответил Федоренко, бродящий вокруг пентаграммы внимательно рассматривающий её линии — в больницу увезли. На переливание крови. Её почти всю сцедили. А перед этим изнасиловали — все, по очереди.
— А это кто валяется — я указал на тело под покровом.
— Главный их, чёрный маг. Когда ты накрыл телом амбразуру, то бишь артефакт, он решил поправить дело, и собирался выпустить из тебя кровушки путём взрезания твоей худой шеи. Чёрным кинжалом. Мне пришлось стрелять на поражение. Времени на колдовство не было. Так что — полголовы урода как не бывало.
— Шеф всегда хорошо стрелял — хохотнул Коля — а в этот рез превзошёл самого себя. Черепушку, как консервным ножом вскрыл!
— Перестань! — поморщился Семёныч — мне пришлось. Он чуть голову Ваське не смахнул жаль, конечно — допросить не удалось. И отписываться теперь неделю. Ну да ладно. Мы этих кадров покружим хорошенько, расскажут, что и как. Вася — тебе благодарность. Два дня, два раскрытия! Верти дырки под вторую звезду! Я не я буду, если не пойду к начальнику и не потребую досрочного представления к очередному званию. Заслужил!
— А я заслужил доставку домой? — вяло осведомился будущий лейтенант полиции, пошатываясь и держась за голову.
— Само собой! — бодро ответил Федоренко
— Семёныч, а чего криминалиста нет? Осмотр, что — не делали?
— Хмм… всё сделали — вмешался Коля — ты тут три часа валялся, я уж хотел тебя на скорой отправить, да Семёныч не дал — говорит — отлежится. Мол, завтра ему на новую службу идти, а из больницы так просто не выпустят. Не — не подумай чего — мы ощупали тебя — пульс нормальный, всё в порядке. Опять же — Бернгольц тебя посмотрел — всё в норме. Так что не считай, что тебя бросили на произвол судьбы.
— Не считаю — вяло запротестовал я, хотя именно так и считал.
В дороге все молчали, и лишь Семёныч время о времени встревожено поглядывал меня и всё спрашивал, вновь и вновь — нет ли у меня странных ощущений, нет ли каких-то проблем, чем меня совершенно достал. И без него было тошно.
Я поглядывал в зеркало заднего вида, видел там себя — с великолепным фиолетовым фингалом, и думал — ну как, как я завтра прибуду к месту моей ссылки — с такой рожей? Ответа на этот вопрос не было.
Машка видимо ждала дома, так как она выбежала, когда хвост автомобиля с моими коллегами потерялся за углом соседнего дома. Она бросилась мне на шею, и поцеловав в губы, с надеждой спросила:
— Ну что? Как? Нашёл? Вытащил?
— Нашёл, вытащил — ответил я, тараща глаза от невыносимой боли в голове.
— И как она?
— В больнице. На переливании крови. Маш, мне идти надо. Я отвратительно себя чувствую.
— Мне зайти? Ну — я же обещала расплату натурой! — хитро прищурилась Машка.
— Нет. Вали-ка ты домой — твёрдо решил я — мне сейчас только тебя не хватало для полного счастья. Голова у меня болит. Ни до этого мне.
— Это что, месть? — подозрительно осведомилась Машка — у меня в четверг правда голова болела, чего теперь, ты вечно поминать будешь? И в пятницу болела, да. Давление менялось, дождь был — ты же помнишь. А как дождь, у меня всегда голова болит.
— Да какая месть?! — возмутился я — ты на мою рожу глянь! Видишь мои боевые раны? Так чего ерунду несёшь! У меня голова так болит, что сейчас я выблюю. Хочешь — прямо на тебя? Хочешь?
— С чего это ты решил, что я этого хочу? — искренне удивилась Машка — а твой фингал — ты с ним даже красивее. Такой весь… мужественный. Такой мачо! Ух, так бы и затрахала тебя до смерти!
Освободившись от прилипчивой подружки, я пошёл домой, вяло размышляя о том, как проходит мирская слава. Вот не было фингала — Машка так никогда не возбуждалась. Чтобы её завести надо было постараться. Правда потом уже остановить трудно, но вначале… это я уже знал точно — опробовано, и не один раз. И даже не десять.
Мы встречались с ней уже три года, с тех пор, как она пришла к нам попросить кружку сахара — чай попить было не с чем, а бежать в магазин влом. Я как раз сидел дома, а родители свалили к бабке с дедом, оставив дома меня одного.
Я всегда страшно сопротивлялся поездке к старикам — дурацкие разговоры о каких-то родственниках, сюсюканье бабки и слюнявые поцелуи, которые потом тайком оттирал.
Поцелуи признаю только от подружки, и то — чтобы прежде зубы почистила. Патологически брезглив, понимаешь ли. Отец всегда над этим хихикал, и говорил, что я уродился в каких-то князей Пипиркиных — из общей бутылки пить брезгую, от одного куска кусать брезгую — как будто не парень с рабочих окраин, а вшивый интеллигент в десятом поколении.
В общем — когда Машка пришла, она встретила здоровенного половозрелого субъекта, в свободной квартире и с желанием трахать всё, что шевелится. Чем она и воспользовалась. Как раз — это был период после её второго развода, и Машка уже два месяца страдала без мужчины.
Видимо эффект от нашей первой встречи был таким, что память о ней отложилась в подкорке Машули на генетическом уровне. Теперь я у неё ассоциировался с хорошим сексом и служил чем-то вроде запасного варианта — нет никого другого, почему бы не воспользоваться эти почти двухметровым фаллоимитатором? Я всё понимал, конечно — не дурак. Только и мне это было тоже удобно. Тем более, что я на знакомство с гламурными тёлками никак не тянул — ни по финансовому уровню, ни по происхождению. С Машкой у нас были тёплые дружеские отношение. Приятно, в самом деле, иногда трахнуть друга…
Вот-вот должны были прийти родители, и я срочно залез в ванную, пока её не оккупировали часа на два. Отец вечно по полчаса отмывал потёки машинного масла на руках, а мама иногда запиралась и устраивала там стирку. Увы — санузел у нас был совмещённый, так что выливалась это частенько в подпрыгиваниях и криках возле запертых дверей: «Скорее вы там! Уже невмоготу!»
Помывшись, я подошёл к зеркалу, и оторопел: на груди и животе у меня виднелся странный узор, как будто сюда врезала молния, оставив рисунок, в точности напоминающий её фигуру. Змеистый, разветвлённый след, разделённый на три части. Рисунок напоминал татуировку, каким-то образом нанесённую на мою кожу в тот период, когда я валялся в беспамятстве. Я даже подумал — уж не шутки ли это Петьки, или Коли. Потом отбросил эту мысль как глупую — у них не хватило бы способностей на такую штуку. Здесь нужно было быть лекарем-магом, а я до сей поры таких не встречал — очень редкая модификация человека. Проклинающих и разрушающих хватает, а вот лечащих…
По какой-то странной причине, исследования магов-учёных больше двигались в сторону военных разработок, чем в отношении лечения людей. Так что заклинаний для лечения было придумано раз-два и обчёлся. А может и хотели придумать, да не могли — может суть упавшего метеорита была демонической, и он больше был направлен на разрушение, чем на созидание. В любом случае — факт есть факт — деструктивных заклинаний море, а лекарственных — почти нет.
Минут десять я созерцал благоприобретенную татушку, и к концу просмотра, пришёл к выводу, что она мне даже нравится. С ней вид у меня был странный, даже какой-то опасный. Или впечатление об опасности складывалось после созерцания моего фингала? Не знаю. Так-то я был крепким парнем, ничего не могу сказать — худоват, да. Но не болезненно, а так — жилистый, как дерево (Только не надо называть меня дубом! Терпеть не могу! Как бабка зарядит: «Ох, какой славный унучок! Крепенький, как дубок! И все радостно гогочут. Тьфу!).